Завтра наступит вчера - Татьяна Лунина
У Юли промелькнула мысль: что-то здесь не то, что-то за этим кроется, личное что-то. И эта мысль неприятно задела.
— А вы, кажется, приуныли? — Он изменился в одно мгновение: только что был таким серьезным, а сейчас в черных глазах пляшут смешинки. — Утомил я вас своими — рассуждениями. Знаете, иногда я занудничаю, как бабушка. Недаром говорится: от осинки не родятся апельсинки.
Сделав заказ, они выпили по второму бокалу — за знакомство. Потом за Марью Афанасьевну — чтоб была жива-здорова. За закусками выпили за удачу, за горячим — на брудершафт. Юрий оказался очень приятным собеседником, легким и веселым. Интересно рассказывал про учебу в МГИМО, который закончил шесть лет назад, про сокурсников, разбросанных по всему миру, про родителей, постоянно живущих за границей и видевших сына только в отпуске.
— Я с ними до восьмого класса жил, а потом все время с бабушкой. Она моя вторая мама.
— А сейчас они где?
— В Праге. Отец — посол, а мама — его жена. Она за ним повсюду, как нитка за иголкой. Я и родился-то не в Москве.
— А где же?
— В Лондоне. Отец тогда только начинал свою карьеру. А вообще, по-разному они жили. И не всегда благополучно. Это только со стороны кажется, что жить в посольстве за рубежом — рай небесный. Ничего хорошего, если честно. Словно в коммуналке: все всё друг про друга знают и каждый на виду.
— Это мне знакомо, — вздохнула Юля. — Как у нас в «Экране».
— У вас, наверное, очень интересно: съемки, актеры, экспедиции. Так ведь, кажется, называются командировки у киношников?
— Ну, мы не совсем киношники, — заскромничала Батманова, — но можно сказать и так.
— А ты кем работаешь?
— Ассистентом режиссера. И я правда очень люблю свою работу. Меня знаешь как переманивали на «Мосфильм»? — похвалился адепт «Экрана». — У нас однажды картину делал режиссер оттуда. Уверял, что из меня толк выйдет. Если подучиться, конечно, — признался потенциальный «толк», — «поокиношиться», как он говорил.
Слово за слово — они, точно губка, впитывали друг друга, и узнанное все больше распаляло жажду знаний. С ним было очень легко, казалось, они знакомы еще с рождения? Юля впервые без боли вспомнила своих родителей, геологов, погибших пять лет назад в одной из экспедиций.
— Представляешь, это был их последний день, утром они должны были уехать. Сидели вдвоем у костра. Романтики же! Отмечали очередную годовщину знакомства. Они никогда не отмечали свою свадьбу, а вот день знакомства — это святое. Папа всегда дарил маме цветы в этот день. А здесь цветов нет, где их купишь? Не в палатке же! Вечер, звезды, костер, любимая женщина рядом, а цветов нет. И тут он увидел прямо над ними, над своей головой, на скале, под которой сидели, цветок. Черт, бабушка говорила, какой называется, забыла…
— Эдельвейс?
— Нет, короче как-то.
— Крокус?
— Точно, — обрадовалась Юля, — он самый! Так вот, увидел отец этот проклятый крокус и полез. Думаю, мама уговаривала его не делать этого. Женщины осторожнее мужчин, у них гораздо сильнее развит инстинкт самосохранения. Но разве остановишь? Любил он ее очень. За звездой бы, наверное, полез, не то что за цветком… Ну и сорвался. Упал прямо на нее, сверху, на голову… Когда их нашли, они лежали вместе, друг на друге. У мамы оказались сломаны шейные позвонки. А у папы, как ни странно, был инфаркт. Он умер не от падения. Вскрытие показало. Вообще, это был ужас. Бабушка тот год жила со мной, в Москве. Я ей каждый вечер «Скорую» вызывала. Сейчас вроде ничего, получше. Да, а представляешь, цветок этот так и остался торчать на скале! Собственно, как следователь сказал, он-то и был самым главным и единственным свидетелем всего. Папа сорвался со скалы в тридцати сантиметрах от чертова крокуса. Следы обрывались в этом месте.
— Мне очень жаль, — шепнул Юрий и ласково погладил ее руку.
— Все уже позади, но это был кошмар! — призналась Юля и поразилась: — Надо же! А ведь я только сейчас и смогла об этом рассказать. Никто не знает, как все было, только я и бабушка. Даже Васька с Лариской не знают.
— А кто это?
Она переключилась на своих девчонок, потом на бабушку, вспомнили и Марью Афанасьевну. Затем пообсуждали итальянскую эстраду, от которой фанатеет вся Москва. За десертом Юля рассказала анекдот про чукчу, а Юрий — про лязов, есть такая народность, живут у моря, на юге Турции, один к одному — чукчи. Опомнились, когда официант принес счет. В зале кроме них народу было всего ничего: немолодая и очень респектабельная пара и мужчина, в одиночестве потягивающий за столиком коньяк и дымивший толстой коричневой сигарой. «Иностранец», — решила Юля, глядя на его холеное лицо и аккуратную бородку. Расплатившись, они вышли на улицу.
— Слушай, давай немного пройдемся, — предложил Юрий. — Машина на стоянке. Я же все равно не могу сесть за руль. А потом поймаем такси.
— Давай! — легко согласилась Юля.
Ей было весело, бесшабашно и море по колено. Погода была преотвратной. Дул холодный ветер. С неба срывался мокрый снег и флегматично ложился на асфальт хилым белесым покровом.
— Ой, какая прелесть! Первый снежок! — восхитилась Юлька, подставляя раскрасневшееся горячее лицо колючим каплям.
— Здорово! — подхватил Юрий. — Загадывай желание!
— Да ты что?! Это же на падающую звезду загадывают! Летом, в августе.
— А мы загадаем на падающий первый снег. Осенью. В октябре.
И рыжая, неприступная Батманова закрыла глаза. И загадала. Желание исполнилось через секунду, нежно коснувшись губ. Первый поцелуй был бережным, легким, почти воздушным. Он позвал за собой второй. А двоим частенько не хватает третьего. Потом она счет потеряла. Поцелуи покрывали лицо, путались в волосах, прятались, щекоча, в ухе, становились все более быстрыми, частыми и горячими. «Пропадаю!» — пронеслось в опьяневшей от ласк и шампанского голове. Она открыла глаза. Черные антрациты сверкали совсем рядом.
— Слава Богу, что я тебя нашел, — шепнул он и, обхватив ладонями ее лицо, медленно прикоснулся к губам.
Жар охватил Юлю, волнами перекатываясь по телу — вверх-вниз, снизу вверх. Мокрый грязный асфальт расплавился и потек куда-то в сторону, увлекая за собой. Снежок, вяло плюхавшийся с небес, равнодушные серые здания, одинокая бездомная собака, дрожавшая от холода под мокрой лавкой, — все исчезло, растворилось в горячей сладкой истоме, заполнившей каждую клеточку неприступного и задиристого тела…
Вспоминая об этом, она и сейчас почувствовала, как охватывает ее слабость и тянет вниз, скапливаясь в коленках. «Черт бы побрал эти любовные романы
