У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель

Офелия занимала каюту, смежную с родительской. В ее комнате все эти дни царил полнейший хаос: раскрытые баулы, чемоданы, шляпные картонки, одежда, обувь, россыпи косметики, теннисные ракетки и модные журналы — все валялось на полу. Привыкнув к домашней прислуге, девушка, не задумываясь, жила среди беспорядка и никогда не интересовалась, кто собирает ее вещи с пола и наводит чистоту. На корабле достаточно было позвонить в колокольчик или нажать на кнопку звонка, как тут же, словно по волшебству, явился бы кто-то из обслуживающего персонала, чтобы убрать в каюте. В тот вечер Офелия выудила из одного раскрытого чемодана довольно легкомысленный костюм с поясом, который вызвал у отца недовольное восклицание:

— Где ты взяла это одеяние, как у девицы легкого поведения?!

— Это модно, папа. Или ты хочешь, чтобы я выглядела как мать Тереза?

— Не дерзи! Что бы подумал Матиас, если бы увидел тебя в этом?

— Стоял бы открыв рот, как всегда, папа. И нечего мне тут намекать, я не собираюсь выходить за него замуж.

— Тогда не надо давать ему надежду.

— Он святоша.

— А ты бы предпочла, чтобы он был атеистом?

— Он мне не нужен, ни такой, ни сякой, папа. Мама, я пришла попросить у тебя бабушкино ожерелье, но вижу, ты сама его надела. Тебе очень идет.

— Возьми его, Офелия, на тебе оно будет смотреться лучше, чем на мне, — торопливо заверила мать, собираясь расстегнуть замочек на украшении.

— Ни в коем случае, Лаура! Ты что, не слышала? Я хочу, чтобы сегодня вечером оно было на тебе! — сухо перебил муж.

— Разве это так важно, на ком оно сегодня будет, на девочке или на мне?

— Да, важно! И довольно об этом! Офелия, накинь шаль или жакет, у тебя слишком открытый наряд, — приказал Исидро, припомнив, как ему было стыдно на недавнем костюмированном балу, куда Офелия явилась, одетая одалиской, с вуалью на лице и в прозрачной пижаме.

— Но ведь меня там никто не узнал, папа. К счастью, я не обязана сидеть за столом с этими старыми занудами. Надеюсь провести время с кем-нибудь получше.

— Не груби! — только и успел сказать отец, прежде чем девушка выскользнула из комнаты, подражая движениям танцовщицы фламенко.

Ужин у капитана показался Офелии дель Солар бесконечным. После десерта, представлявшего собой вулкан из мороженого и меренг с горящим пламенем внутри, мать сослалась на мигрень и удалилась к себе в каюту, а дочь отправилась в гостиную танцевать свинг под виртуозные звуки джаза. Она начала с шампанского, а закончила в укромном уголке палубы поцелуями с шотландским офицером, у которого были волосы цвета морковки и смелые руки. Там ее и обнаружил отец.

— Ради бога, что ты творишь?! Ты не знаешь, что слухи летают по воздуху?! Матиасу станет известно о твоем поведении, прежде чем мы пришвартуемся в Ливерпуле. Вот увидишь!

В Сантьяго, в доме на улице Мар-дель-Плата, чувствовалась атмосфера продолжительных каникул. Хозяева уехали в путешествие на четыре недели, и никто по ним не скучал, включая собаку. Их отсутствие не изменило привычного хода жизни и не облегчило прислуге ее рабский труд, — просто никто не торопился. По радио гремели спектакли, музыка и футбол, и было время подремать во время сиесты. Даже Леонардо, так сильно привязанный к матери, выглядел, казалось, совершенно довольным, во всяком случае, он перестал о ней спрашивать. Они расстались впервые, и, ничуть об этом не сожалея, Малыш пользовался случаем, чтобы изучить все запрещенные места их огромного трехэтажного дома: подвал, каретный сарай, винный погреб и чердак. Старший сын Фелипе, на которого оставили дом и младшего брата, относился к своим обязанностям довольно небрежно, во-первых, потому, что по природе своей не был склонен играть роль главы семьи, а во-вторых, потому что у него имелись и другие, более интересные занятия. Его целиком и полностью занимало политическое решение проблемы испанских беженцев, и ему было решительно все равно, подали на обед суп или крабов, спит ли Малыш в кровати вместе с собакой, он не проверял счета из магазинов, а когда у него спрашивали, какие будут указания, отвечал: делайте как всегда.

Домашним хозяйством с незапамятных времен руководила Хуана Нанкучео. Она была метиска, родившаяся от креола и индейской женщины из племени мапуче, обитавшем на крайнем юге; определить ее возраст не представлялось возможным, она была низкорослая и крепкая, словно старое дерево ее родных лесов, у нее была длинная коса и оливковая кожа, грубые манеры и укоренившиеся привычки. Под ее строгим управлением находились три горничные, повариха, прачка, садовник и еще один работник, который натирал полы на этажах, запасал дрова и уголь, смотрел за курами и выполнял разную тяжелую работу, но как его зовут, никто не помнил; его всегда называли «парень на побегушках». Единственный, кто оставался неподконтролен Хуане, — это шофер, проживавший в комнате над гаражом и напрямую зависевший от хозяев, что, по мнению Хуаны, было неправильно и могло привести к злоупотреблениям с его стороны; она держала его на заметке, не доверяла ему и не сомневалась, что он водит к себе женщин.

— В этом доме слишком много прислуги, — говаривал иногда Исидро дель Солар.

— И кого вы хотите выгнать, хозяин? — резко спрашивала Хуана.

— Да никого, я просто так сказал, — тут же уступал он под напором служанки.

«А ведь он, пожалуй, прав», — думала про себя Хуана; дети выросли, в доме пустовало несколько запертых на ключ комнат. Две старшие дочери были замужем и уже имели своих детей; в своем доме жил и Фелипе, а второй сын дель Соларов изучал изменения климата на Карибах. «И что там такое изучать? Эти изменения надо просто терпеть, и больше ничего», — считала Хуана. В семейном гнезде оставались только маленькая Офелия, которую скоро возьмет в жены молодой Матиас, — такой любезный, такой благородный и такой влюбленный господин, — и Малыш, ее ангелочек, который навсегда останется с ней, Хуаной, потому что никогда не станет взрослым.

Хозяева и раньше путешествовали, когда их дети были еще маленькие, а Леонардо и вовсе не родился, и тогда тоже главной над слугами оставалась она. И хотя в прошлый раз Хуана безупречно выполнила возложенные на нее обязанности, на этот раз хозяева поручили управление домом своему сыну Фелипе, как будто на нее нельзя было положиться. Столько лет она служила семье, а ей отплатили таким пренебрежением, думала Хуана. Женщине хотелось собрать свои пожитки и кардинально поменять жизнь, но ей некуда было идти. Когда ее подарили Висенте Бискарра, отцу Лауры, в качестве оплаты за какую-то услугу, маленькой Хуаните стукнуло всего шесть или семь лет.

В то время сеньор Бискарра торговал древесиной, но теперь уже ничего не осталось от благоухающих лесов земли мапуче, вырубленных топором и пилой; вместо них посадили какие-то обычные деревья, из которых делали бумагу и ровные ряды которых напоминали солдат на плацу. Хуана в те годы была сопливой, босоногой девчонкой, едва понимавшей несколько слов по-испански, родным для нее был язык, на котором говорили индейцы мапуче. Несмотря на диковатый вид девочки, Бискарра взял ее в дом, поскольку отказаться от нее значило нанести смертельное оскорбление дарителю. Висенте Бискарра привез Хуану в Сантьяго и передал жене, которая, в свою очередь, перепоручила ее заботам домашней прислуги, чтобы те научили девочку основным работам по дому; остальному Хуана научилась сама, и помогли ей в этом способность слушать и желание подчиняться. Когда Лаура, одна из дочерей семьи Бискарра, вышла замуж за Исидро дель Солара, Хуану отправили прислуживать молодой хозяйке в новый дом. Хуана высчитала, что тогда ей было, наверное, лет восемнадцать, хотя официальной записи о дне ее рождения не существовало. С самого начала Исидро и Лаура дель Солар поручили ей роль ключницы; они слепо доверяли Хуане. Однажды женщина осмелела и, заикаясь, спросила, не могли бы хозяева немного заплатить ей, совсем немного, «простите, что прошу»; оказалось, у Хуаны имелись кое-какие траты и некоторые потребности. «Но ради бога, ведь ты член семьи, как мы можем тебе платить?!» — таков был ответ. На что Хуана позволила себе возразить: «Простите меня, но я не член семьи, я всего лишь ваша служанка, не более того». Впервые в жизни Хуана Нанкучео получила зарплату, которую стала тратить на сладости для детей и на пару обуви в год — для себя; остальное она откладывала. Никто не знал лучше, чем она, каждого члена семьи, она была хранительницей их секретов. Когда родился Леонардо и стало ясно, что он не похож на остальных, — его нежное личико было лишено какого бы то ни было выражения, — женщина решила жить настолько долго, насколько это возможно, чтобы заботиться о мальчике до конца своих дней. У Малыша были проблемы с сердцем, и доктора говорили, что долго он не проживет, но интуиция и любовь Хуаны отказывались принимать такой диагноз. Она терпеливо учила Леонардо самостоятельно принимать пищу и пользоваться туалетом. Другие семьи скрывали таких детей, стыдились их, считая появление их на свет наказанием Божьим, однако благодаря Хуане с Малышом все было по-другому. Поскольку он всегда выглядел чистым и опрятным и никогда не кричал и не топал ногами, родители представляли его своим знакомым наряду с остальными детьми.