Мама на Рождество - Екатерина Орлова
Эрика делает тише и поворачивается ко мне с тяжелым вздохом.
— Надеюсь, у тебя есть запасы.
— Еще какие, — подмигиваю ей, а она закатывает глаза, а потом возвращается на кухню. Усаживает свой соблазнительный зад на барный стул и складывает руки перед собой.
— Знаешь, чрезмерно самоуверенные люди раздражают.
Оборачиваюсь от плиты, чтобы посмотреть на нее с улыбкой.
— Мне кажется, они раздражают только тех, у кого низкая самооценка.
— Нормально все у меня с самооценкой! — возмущается Эрика, поправляя полотенце на столе. От меня не ускользает этот жест. То, как она аккуратно совмещает уголки и разглаживает ткань.
— Тогда почему я тебя раздражаю?
— Потому что ты как павлин.
— Полчаса назад ты не так меня называла.
«Ох, Кил! Еще! Боже, ты как машина для траха!»
Судя по тому, как покрылись румянцем ее щеки, Эрика тоже вспомнила, что кричала, когда я долбился в ее тело.
— Это была другая ситуация. Не могла же я обозвать тебя павлином в постели.
— Действительно, — хмыкаю и возвращаюсь к приготовлению завтрака.
— Это яичница с секретными ингредиентами? — спрашивает Эрика, а я усмехаюсь.
— Если кто-то будет умничать, выпьет только воды на завтрак.
Слышу, как она фыркает, а потом киваю на кофемашину.
— Забирай кофе.
За моей спиной Эрика отодвигает стул, видимо, вставая, и идет к кофемашине. Я поворачиваюсь, хватаю ее за талию и вжимаю в свое тело.
— Знаешь, что делают с непослушными девочками? — спрашиваю, потираясь своими губами о ее.
— Лишают сладкого? — внезапно ослабевшим голосом спрашивает она.
Киваю.
— Да, и сладкого тоже. А еще их учат послушанию.
— Ты какой-то извращенец? — спрашивает она негромко, глядя на меня расширенными глазами, а я, откинув голову назад, смеюсь.
— Ты уже столько раз занималась со мной сексом, а все еще пытаешься найти мои скрытые фантазии?
— Не думаю, что мужчина делится тайными фантазиями, зная женщину всего пару дней.
— Я тебе открою страшный секрет, — шепчу ей на ухо, пока щекочу бородой ее плечо в месте, где горловина футболки немного съехала, открывая голую кожу. — Не только извращенцы шлепают своих женщин.
— И я тебе открою, — так же шепотом отвечает она. — Я не твоя.
«Пока еще», — произношу мысленно, сам себя тормозя. Не уверен пока, что хочу, чтобы Эрика стала полноценно моей женщиной. Говорят, женщины загадочны. Но Эрика проста, как цент, и при этом сложна, как квантовая физика. Но самое забавное во всем этом то, что мне интересно ее разгадывать.
Отвешиваю ей еще один шлепок, но теперь через ткань футболки. Эрика пищит и, заливисто смеясь, сбегает к кофемашине. Не скажу, что на безопасное расстояние, но мне надо вернуться к плите, так что пока Коулман может быть спокойна.
После завтрака Эрика усаживается на устеленный подушками подоконник в гостиной и начинает обзванивать семью и сотрудников, чтобы убедиться, что в клинике есть дежурный врач. Я укрываю ее голые ноги пледом, а сам, набирая номер отца, иду в спальню за своими вязаными носками.
— Доброе утро, сынок, — здоровается папа, отвечая на мой звонок.
— Доброе. Как вы?
— Нормально, только электричество отключили. Я уже запустил генератор.
Я не спрашиваю отца, сделал ли он запас топлива для генератора, запасы еды и воды, потому что всегда уверен в его предусмотрительности.
— Как Панда?
— Немного расстроилась, что не может выйти на улицу слепить снеговика и покататься на санках, но в целом довольна. Луиза открыла секретную коробку, и девочек не слышно уже примерно час. Наверное, пора пойти проверить.
Я улыбаюсь. Секретная коробка — это обычная старая коробка из-под печенья, в которую мама подкладывает конфеты, печенье и другие сладости. Она придумала это, когда Милли было три года. Мы никак не могли угомонить мою маленькую непоседу, и вся семья устала от того сумасшествия, которое она творила. Милли бегала вокруг и требовала, чтобы с ней играли. Тогда мама взяла из кухонного шкафа «секретную коробку», убрала из нее печенье и наполнила кусочками фруктов. Поставила в холодильник, а потом громко охала, якобы не зная, откуда взялась эта коробка. В общем, открывали они ее минут двадцать, столько же примерно строили теории, откуда она могла взяться, и не чужая ли она. Потом еще долго препирались, можно ли съесть оттуда лакомства. В итоге съели, и Милли уснула прямо над этой коробкой. Мы с отцом были безмерно благодарны маме за такой трюк.
Сейчас мама периодически его повторяет, когда Милли капризничает или когда ее надо чем-то занять. Каждый раз коробка обнаруживается в новом месте, и каждый раз в ней новое содержимое. Кстати, так Панда начала есть брокколи, которое раньше ненавидела. Мама просто положила его в коробку и сказала Милли, что они обязаны попробовать это. Я никогда не понимал, зачем детей пичкают брокколи, но мама сказала: полезно, а я с ней редко спорю, потому что по части воспитания детей она знает лучше меня.
Забираю из ящика комода в спальне вязаные носки и иду назад в гостиную, слушая, как папа, войдя в комнату Милли, переговаривается с мамой, а Панда шикает на него и просит выйти. Могу себе представить раздражение дочери. Ведь одно дело поделиться только с бабушкой, и совсем другое — делить добычу на троих.
— А у тебя как? — спрашивает отец, покинув комнату моей дочери.
— Все хорошо.
— Топливо купил?
— Пап, — произношу так, чтобы у него не возникло сомнений и в моей предусмотрительности.
— Понял-понял. Значит, дочка Коулмана?
Я присаживаюсь на подоконник в ногах Эрики и ныряю руками под плед, вытягивая одну ее ногу за стопу.
— Что ты?.. — спрашивает она шепотом, все еще держа телефон у уха.
— Ага, — отвечаю отцу, натягивая на ногу Эрики один носок, а потом тянусь за второй. Она расслабляется и прикусывает губу в попытке скрыть улыбку. Но ее глаза и так слишком красноречивы.
— Интересный выбор, — говорит папа, пока я натягиваю второй носок, а потом прячу ноги Эрики под плед, подмигиваю ей и иду на кухню, чтобы посмотреть, нужно ли готовить обед.
— Тебе есть что мне рассказать особенного?
— Нет, просто ты же понимаешь, что хотя бы из уважения к своему
