Ты пожалеешь - Тори Ру
Я бы предпочла, накрывшись газетой, переночевать на лавочке детской площадки. Но где-то неподалеку матерится пьяная компания, лают собаки, воет сиреной скорая, спешащая на вызов. Ветер усиливается и пронизывает ткань пиджака. Тут довольно стремно.
Как по заказу, раздается короткий писк, дверь распахивается, и из подъезда, застегивая на ходу курточки, выходят две румяные девушки. Они обдают меня шлейфом приторных фруктовых духов и, хихикая, скрываются в арке.
«Студентки…» — мелькает обрывок забытой мысли.
Брат рассказывал, что к Артему частенько наведываются его студентки — на чай и «индивидуальные занятия». Раньше эта информация лишала меня сна, но теперь даже не трогает.
Ставлю ногу в проем, протискиваюсь в подъезд и мимо рядов почтовых ящиков волочу себя к лифту.
В кабине тоже пахнет этими навязчивыми легкомысленными духами — у меня перехватывает горло, вместе с тошнотой к нему подступают рыдания и горечь. Я ни черта не вижу, хватаю ртом воздух и заправляю за уши спутанные мокрые патлы.
…Почему я так легко клюнула на него? Почему позволила до себя дотронуться?..
Выхожу на провонявшую «студентками» площадку седьмого этажа, настойчиво давлю на пуговицу звонка и внезапно оказываюсь в тепле ярко освещенной прихожей.
Резиновые тапочки с гавайским принтом, домашние шорты, «Rolex» на крепком запястье…
— Малая, ты чего? — Чьи-то пальцы упираются в мой подбородок и заставляют меня поднять голову.
Я смотрю в глаза Артема, знакомые с детства — удивление в них сменяется на растерянность, а потом — на испуг и злость.
— Где ты была, малая? — допытывается он. — Тебя обидели? Да что произошло, твою мать?!
Я не могу признаться в случившемся, но и складно соврать не способна.
Молча подаюсь вперед, обнимаю его, зарываюсь носом в плечо и реву как ненормальная.
Глава 22
Просыпаюсь, и воспоминания тут же бьют кулаком под дых. Самое яркое из них — бледный ухмыляющийся Харм. Мне хочется уснуть навсегда.
«Не думай о нем. Не смей. Прекрати!» — уговариваю себя, напеваю тупую песенку и сочиняю к ней еще пару куплетов — чтобы отвлечься и не задохнуться от боли.
Глаза режет — я проплакала до трех утра, и успокоительные таблетки, заботливо оставленные Артемом на прикроватной тумбочке, не помогали.
Сквозь рыдания, сопли и всхлипы я сделала неутешительный вывод: для Артема я продолжаю оставаться глупым ребенком — он даже не пытался меня разговорить, проводил в гостевую, пояснил, что не выносит плачущих женщин, и смылся.
С потолка безучастно глядят белые плафоны, со стен — рамочки с засушенными растениями из Австралии, со стеллажей — африканские статуэтки, замершие в причудливых позах. В комнате царит безукоризненная чистота.
Но от подушки несет уже знакомыми мне цитрусами, дыней и мерзостью, и я в сердцах ее переворачиваю.
Надеюсь, Артем сменил хотя бы простыни. Или же нет?
И почему такие вопросы не мучили меня в кровати Харма? Почему меня не мучили вообще никакие вопросы, когда он пускал свое дьявольское обаяние в ход?
Я прерывисто вздыхаю. Удивительно, но жизнь продолжается даже после таких страшных ран.
Нужно попробовать натянуть улыбку, расправить плечи и идти дальше.
Если не хочу, чтобы в зеркале вечно отражался похмельный китаец, пора прекратить жалеть себя.
Долго прислушиваюсь, но за дверью стоит тишина — Артем уже уехал на работу.
Выбираюсь из-под одеяла, натягиваю многострадальные джинсы, поправляю топ и отправляюсь в разведку — вчера я познакомилась только с прихожей и душем.
Женя не преувеличивал, когда рассказывал о здешней обстановке: светлые занавески, нарочито небрежный дизайн мебели, коврики из натуральных материалов — каждая деталь проста и роскошна.
Эта квартира должна была стать и моей, однако с каждым днем перспективы тают, а мое облегчение растет. Тут некомфортно. В отличие от захламленной старьем квартиры, где было так уютно и тепло.
— Сначала сведи татуировку. И разлюби того, кто твоей любви недостоин! — рычу себе под нос, ухожу на кухню, откручиваю пробку с бутылки минеральной воды и присасываюсь к живительной влаге.
Я чувствую себя больной. Разбитой, уставшей, старой. Сломанной.
На холодильнике замечаю магнитик с видами моря и листок. На нем ровными четкими буквами нацарапано: «Малая, в гостиной у дивана чемодан с твоими вещами. Вчера я заезжал к вам, собрал все необходимое. Дома пока небезопасно — писаки с камерами сидят под каждым кустом. Но завтра можешь вернуться к учебе — я тебя отвезу».
В душе шевелится что-то, отдаленно напоминающее радость.
Завтра я выйду из авто Артема и произведу в универе фурор. Выскажу Кате все, что о ней думаю, а потом, конечно, прощу. Может, и этот жалкий придурок увидит мое феерическое возвращение из окна гимназии.
И пусть пока мне сложно сделать вдох, я точно знаю, что любая боль со временем притупляется. Остаются лишь ее отголоски, но и они касаются души изредка, помогая не забывать, что я все еще жива. Такой же светлой щемящей грустью стали воспоминания о маме…
Тишина разрывается трелью входящего вызова, и я мечусь в поисках смартфона. Нахожу его подключенным к зарядному устройству — Артем позаботился, наверняка проверив контакты. В них нет ничего криминального, тогда почему в такую рань мне названивает брат?
— Ника, привет! — растягивая слова, приветствует он меня. Несмотря на утренний час, он в стельку пьян. — Как ты там?
— Привет, братец! Ты «уже» или «еще»? — отшучиваюсь я. Хорошо, что он меня не видит.
— «Еще». Я всю ночь отдыхал. Знала бы ты, как я ненавижу этот город и эту страну. Как мне надоело быть беспомощным и не иметь возможности разрулить все проблемы… Я застрял тут, а там у вас творится лютый звездец: папа сидит в изоляторе, а ты скитаешься. Прости меня… — гнусавит он. — Ты пока побудь у Темыча. А я что-нибудь придумаю…
— Не надо ничего придумывать! — Во мне включается режим защитника. Мы всегда стояли друг за друга горой, так пусть хоть один из нас
