Желания для Серебряной рыбки (СИ) - Литт Ксюша

Беременность протекала не очень гладко. Первое время сильно тошнило — токсикоз ее измучил до такой степени, что в первые месяцы она на глазах истощала. Гемоглобин упал и до сих пор не собирался подниматься, в связи с чем, рвоты продолжались чуть ли не до пяти месяцев.

Из-за постоянного нахождения в состоянии нервозности и уныния, начались проблемы с давлением. Сюда же прибавились тонус матки, недостаточный вес, гипоксия плода. Каждый прием у врача выдавал ей все новые и новые проблемы. Возвращаясь домой, рыдала от всех этих нагнетаний и бессилия, порой она просто мечтала, чтобы предречения об угрозе выкидыша, наконец, случились. Так решились бы все проблемы. Потом вдруг ужасалась своим же мыслям и ревела уже от того, что так могла подумать. Таким образом, она едва дотянула до семи месяцев, когда ко всему добавились еще и постоянные ноющие тянущие боли внизу живота.

— Такая молодая и столько проблем с тобой, — как всегда недовольно ворчала гинеколог, по всей видимости, она не особо жаловала таких вот, как Аня, молодушек по дурости нагулявших ребенка. Анька уже раз седьмой или восьмой выслушивала от этой мегеры и каким местом такие, как она думают, и чем вообще надо было бы предохраняться.

«Бы, да бы…», — хмурилась Аня, — «без ее нравоучений тошно».

Врач даже заморачиваться с ней не стала — отправила в стационар — пусть там разбираются.

Больница удручала еще больше. Присутствующие в палате женщины все сплошь замужние, кто официально, кто просто сожительствует, но совсем одиночкой посчастливилось тут быть лишь Аньке. Разговоры велись соответствующие — семейно-бытовые. У Аньки ни семьи, ни опыта — вставить нечего в общую беседу, сидела, грустно уткнувшись в планшет. Два месяца. Целых два месяца! Ей выслушивать эти житейские истории.

Но не успела она освоиться в палате, как к вечеру боли усилились. А тут еще и тема у будущих мамаш с наступлением темноты поднялась не вдохновляющая. Пронесся слух о чьих-то преждевременных родах — ребенка спасти не удалось, и посыпались многочисленные черные истории из жизни полные страстей. У Аньки семь месяцев — тридцать две недели, еще очень рано, но ужасно ныл живот, и немели ноги. Стало дико страшно, что одна из историй выйдет для нее повторением. Дежурный врач, достаточно молодой мужчина. Аня стеснялась идти к нему на осмотр, но с каждым разом усиливающиеся рези и переживание за жизнь, хоть и ненужного младенца воззвали к разуму. Прикрыв глаза, молча, терпеливо ожидала, когда доктор закончит процедуры, заметив на его перчатках красную слизь, сердце тревожно забилось. Врач, недолго думая, мрачно выдал распоряжение отправить ее в предродовую палату. Вот тогда и начался сущий кошмар. Она считала, что у нее боли в животе? Нет, оказывается, это была ерунда не стоящая внимания. Дикая настоящая боль охватила ее, когда из приставленной к руке капельницы, медленно начал разливаться по венам препарат. Стискивая до ломоты зубы, упираясь свободной рукой в стену, Анька изгибалась. Внутри все сжималось, ноги ломило от напряжения, слезы катились по щекам, из горла вырывался сдавленный стон. Бесконечная беспрерывная боль. Боль, боль, боль — в каждой клетке ее тела. Срывая горло от криков, думала ли она в это время о Никите, о любви к нему или ненависти? Нет. Не думала ни о лете, ни о море, ни о маме, ни о людях осуждавших или жалевших ее. Она даже о ребенке перестала беспокоиться. В мыслях, чувствах, венах, жилах, во всем естестве одна сплошная боль — страшная расползающаяся, убивающая. Лишь одно желание, чтобы все, наконец, прекратилось. Абсолютное равнодушие на возмущенные реплики акушерки, где-то далеко что-то говорил врач, она даже пыталась его понять и сделать, так как он требует, но тут же забывала, снова погружаясь в страдания и распирающее внутренности чувство. С каждым разом распирало все больше и больше. Уже и схватки стали привычны и не убийственны, а наоборот ожидаемы, как благодатное освобождение. Освобождение — вот, что теперь стало самым важным. Готовность пройти через любые пытки и, наконец, получить долгожданную свободу. Судорожно сжимала поручни, пот струйками стекал по лбу, медленно сантиметр за сантиметром из нее выходила новая жизнь. И вот, наконец, она — внезапная легкость, Аня блаженно откинулась, облегченно выдыхая. Равнодушный усталый взгляд скользил по людям в светло-зеленых халатах, по красно-синюшному комочку, несмело попискивающему в их руках, по белому потолку и ярким светильникам на нем. Как хорошо и легко, только теперь дико хотелось пить и спать.

— Я хочу пить, — едва слышно прошептала она пересохшим ртом, но ее никто не слышал. Внимание всех приковал к себе ее сын. Неизвестно откуда вдруг возникший детский врач недовольно ворчал на принимавшего роды молодого гинеколога, тот растерянно оправдывался. Нашли время для препирательств. Подоспевший реаниматолог, прервал их перепалку и Анькиного ребенка унесли.

— Что с ним? — ее снова охватила тревога, но и эти слова остались без ответа.

В послеродовой палате кроме нее лежали еще три молодые мамаши, которые тоже несмолкаемо «трындели» о жизни, о семьях, мужьях. В каталках рядом с их кроватями попискивали и посапывали детишки. За окном то и дело объявлялись счастливые гордые отцы и весело размахивали руками любимым. В ответ для них электронной почтой тут же летели нескончаемые снимки карапузов от которых папаши становились еще счастливей и еще интенсивней размахивали своими конечностями. Аня уже даже не обращала внимания на всю эту суету и лишь отрешенно гипнотизировала дверь в палату. Прошло полчаса, как ее снова выгнали из реанимации:

— Хватит тут отираться. Нельзя! — сурово проворчала санитарка, гремя ведрами.

Аня и сама знала, что нельзя, но, то и дело украдкой заглядывала в бокс, где за стеклом в кувезе находился ее малыш. Животик при дыхании мерно поднимался и опускался. "Живой" — успокаивалась она, но далеко не отходила.

— Иди, отдыхай, сама белая как смерть, — подтолкнула ее в сторону палаты медсестра, — нормально все с ним. Вечером кормить принесем.

Аня не верила. У кого нормально — у них дети рядом, а ей не отдают. И врачи что-то шумно обсуждали после рождения сыночка, она же видела. Как тут не переживать? Ушла и вот сидела, ждала. Во сколько наступит вечер? Еще эти разговоры о семейном счастье, и папаши под окнами. Не нужно ей никакое счастье, никто не нужен, лишь бы с крохой все было хорошо. Она согласна на такую сделку, только пусть он живет.

Завибрировал телефон.

— Ну, что как вы там? — мама переживала и постоянно названивала.

— Его так и не приносят, — всхлипнула в трубку.

Анька жаловалась самому родному и близкому человеку — мама ведь поможет. Сама еще не до конца осознавала пока, что уже и сама мама и так же перед некоторыми вещами совершенно бессильна, лишь сердце разрывалось при виде страдания своего ребенка и, Аня продолжала причитать:

— И не говорят ничего. Выгоняют. Говорят нормально, а не приносят.

В отчаянии плакала, размазывая слезы, но тут дверь открылась, и внесли заветный кулек.

— Я перезвоню, — моментально бросила трубку. Ее радость, ее крошка, ее малыш, солнышко, самый красивый в мире у нее в руках. Он такой невесомый и маленький, что становилось страшно. Неуверенно прижала к себе, потерлась носом о щечку, глубоко вдыхая счастье:

— Я люблю тебя, — тихо прошептала, разглядывая и глупо улыбаясь — мутные покрытые пеленой глазки, нос с горбинкой, губки-ниточки, ямочка на щечке, — я так тебя люблю!

Через день его отдали совсем. Теперь уже совершенно не напрягали душещипательные рассказы о любви, вся эта розовая пыль проносилась, нисколько не трогая. Она и на Никиту уже совсем не злилась и не обижалась, как можно злиться на человека подарившего ей такое чудо. Да и любовь у нее тоже была, пусть не долгая, но была. Очень красивая любовь — с морем, солнцем, синими парусами и серебряной рыбкой. И еще луна. Вот только рассказывать она об этом никому не будет — это ее личное. Разве только сынишке тихо-тихо по ночам добрую хорошую сказку.