Елена Зыкова - За все уплачено
– Зато нос у него римский, – возразила Люська. – И крутой, это видно.
– Много ты понимаешь, я не хочу, чтобы мой будущий сын рано облысел.
– Ну а может, сам Сема! – даже испугавшись своей мысли, воскликнула Люська.
– Все население страны знает, что у Семы накладка. Отстань, все они психи, потому что творческие, и алкоголики по той же причине, – отрезала Нинка.
– Так какого рожна тебе надо? – возмутилась Люська.
– Если б я знала, – вздохнула Нинка.
Она поставила на столы Семы еще две бутылки коньяка и почувствовала чью-то руку пониже бедра. Рука была того лысого.
– Не надо, – также тихо сказал лысому словно выросший из-под земли Эдик.
– Что?! – Лысый уже здорово «заправился». – Что значит «не надо»? Не можно, что ли?
– Не можно, – тихо сказал Эдик. Лысый достал из кармана пачку долларов.
– А я покупаю, я башляю! – вальяжно закричал он и принялся тыкать пачкой зеленых купюр под нос метродотелю.
– Не продается, – терпеливо сказала Нинка.
– Это почему же? Мало?! Ну, в этом кабаке совсем обнаглели!
– Тофик, уймись! – крикнул через стол Сема. Лысый униматься как будто не собирался, а даже агрессивно схватился за бутылку. Он не учел, что в ресторане к таким ситуациям привыкли и считали их обыденной работой.
Через секунду к лысому подлетели крепкие ресторанные ребята, один из них мягко отодвинул Нинку в сторону и, схватив лысого за плечи, попытался усадить на стул. Но лысый владелец долларов оказался здоров как бык. С неожиданной ловкостью он залепил кулаком в глаз нападавшему и моментально получил сдачи, да так, что слетел с ног.
В тот же миг в свалку вмешались, не разобравшись в чем дело, битки Семы, и началась малопонятная, мало теперь чем объяснимая всеобщая «махаловка». С грохотом падала со столов посуда, визжали то ли от страха, то ли от радости роскошные дамы, а музыканты, чтобы покрыть шум, ударили во всю мощь и играли, словно озверев.
Сам юбиляр Сема продолжал спокойно сидеть во главе стола, невыразительно поглядывал на шумную свалку и маленькими глотками попивал коньячок, закусывая его лимоном.
Драка прекратилась так же мгновенно, как и началась. Кому требовалось – побежали замывать кровь с костюмов и физиономий, дамы поправляли прически, уборщицы тут же прибрали осколки на полу, а официантки восстановили порядок на столах. Все в порядке, никакой милиции не надо, да и долго ее досвистываться.
Эдик подошел к Семе и, наклонившись к нему, сказал виновато:
– Прости, ради Бога. Мое упущение.
– Пустое. Забудь, – совершенно невозмутимо ответил Сема. – Частушку небось знаешь? – И он негромко пропел приятным голосом:
Какая песня без баяна,Какой еврей без «жигулей»,Какая свадьба без Ивана,Какой Иван без пиздюлей!
Он сделал паузу и неожиданно прикрикнул на весь стол:
– Тихо все! Ша! Я петь буду.
В ресторане действительно мгновенно наступила глубокая тишина, и вдоль столов своей мягкой походкой пумы Сема прошел к оркестру, недолго пошептался, встал у микрофона и запел:
А мне не надо от тебяПечальных слов и обещаний.А мне не надо от тебяСлучайной встречи и прощаний...
Наверно, выдумали мы весну, когда шумела вьюга.Наверно, выдумали мы от одиночества друг друга... —
напевала негромко Нинка, возвращаясь домой крепко за полночь. Конечно, можно было взять и такси – обдирал на колесах со своими тачками у ресторана было полно до самого утра. Но ночь была теплой и свежей, море мягко шумело в темноте, а гуляющих по аллеям и набережной лишь чуть меньше, чем днем.
Для легкости походки Нинка скинула туфли с усталых ног, с наслаждением вдыхала запах моря и кипарисов, чувствовала себя свободно и беззаботно, почти счастливо.
Никакие особо тяжкие думки ее не занимали: кооперативная квартира в Москве достраивалась, денег на своих южных ресторанных гастролях она зашибала столько, что ими хоть стенку вместо обоев обклеивай. И все на данный момент вроде бы шло по плану... Да и план-то у нее был вовсе не хитрый...
2
ДНИ МИНУВШИЕ...
В тот год, когда Нинке выдали аттестат об окончании средней школы, в их глухую заволжскую деревню не вернулся ни один из парней, призванных в армию. Когда два года назад уходили по осени, то все клялись, что непременно вернутся в родной колхоз, а тут вот и не вернулись ни один из четырнадцати... До этого призванные ребята тоже возвращались с потерями, но чтоб вот так разом ни один, такого еще не бывало. Самые глупые старухи в деревне, они же и самые древние, пустили слух, что их всех забрали на какую-то тайную войну и все они там положили свои головы. Старухам никто не верил, но сестра Нинки Валентина как-то на танцах однажды напилась самогону и принялась выть в полный голос, что-де, мол, ее жених Антон тоже сложил свою кудрявую голову в неведомых краях, а ей даже последней фотографии своей не переправил. Валентине дали еще самогонки, и танцы продолжались.
Да что, впрочем, за танцы это были в бывшей церкви, давным-давно превращенной в клуб... Танцы – сплошь одни девки. Шерочка с Машерочкой. А играл на баяне одноглазый Васька-гармонист, играл все больше вальсы.
Потом, в течение лета, стали приходить письма от невернувшихся солдат, которых председатель колхоза «Рассвет», Перекуров Иван Тимофеевич, назвал «дезертирами». То в одну семью, то в другую стали приходить весточки от этих дезертиров. Чаще всего они поустраивались на стройки в разных городах, но были и такие, кто подписал разные контракты, кто в рыбаки подался, а кто в шахтеры, но все они писали разными словами одну и ту же фразу: «А барину Перекурову передайте, что в его обдристанный колхоз я не вернусь, потому что здесь я могу ни хера не делать, а зарабатываю достаточно, чтобы жить как человек. Барал я ваши трудодни». Ясно было, что от такой жизни никого не оторвешь, и дезертиров ждать назад не приходилось.
Поэтому осенью Перекуров вызвал к себе в правление всех девчонок, которые окончили в соседней деревне десятилетку, усадил их в клубе и сказал:
– Дела у нас подлые, девчата. На вас вся надежда.
– Это какая такая надежда? – спросила Нинка, которая знала, что при таких словах начальства ничего хорошего ждать не следует.
– А такая, что трудовой фронт нашего колхоза вовсе голый. И работать просто некому, а план нам не снижают. Надо давать план, а то вовсе с голоду сдохнем. Как старухи околеют, так и ферма, и поля останутся пустыми. Голод нагрянет.
По сытой и всегда хмельной роже Перекурова незаметно было, чтоб он настораживался в преддверии голода, но говорил так печально, что и Нинка, и все девчонки даже возгордились – если надо спасать родной колхоз от голодухи, значит, надо спасать. Впрочем, они и раньше этим занимались, в школу ходили еле-еле, особенно по весне и осени, а так все больше в поле. Потому и аттестаты давали не столько за экзамены, сколько за радивость и напористость в работе в колхозе.
Но сегодня в словах Перекурова было что-то еще, непонятное.
– Надо вам специальности приобретать. Профессии.
У всех девчонок сердце зашлось, опрокинулось и биться перестало. Неужто в райцентр пошлют на какие-нибудь курсы или в техникум? Ведь там и погулять можно, а коль очень повезет, то и замуж за хорошего парня выскочить. Все так примолкли, что слышно было, как у магазина кривой Васька играет спозаранку на своей гармошке – на похмельный стакан зарабатывает.
– Так вот, значит. В связи с неукомплектованностью наших рядов придется вам на месте, то есть в колхозе, осваивать некоторые, я бы сказал, специальности сильного пола. Потому что некомплект рождает ослабление наших усилий, а ослабление усилий приводит к невыполнению государственного плана и снижению нашего заработка.
В конце концов разобрались, что хитрые слова председателя колхоза означают одно – девчонкам надо осваивать специальности трактористов, слесарей, грузчиков-погрузчиков, чтобы заполнить те пробелы «в боевом строю», которые возникли по вине не вернувшихся домой дезертиров.
– Как ваши бабушки во время войны взяли на свои плечи все тяготы, так вот, получается, выпало и вам, – сказал Перекуров, который сам-то вообще был не деревенский, а городской, председателем сюда присланный райкомом. Из военных он был, в майорах ходил до председательской должности.
– Так ведь вроде бы нынче не война, – попыталась понять события Нинка. Но Перекуров ее обрезал:
– Не становись в один ряд с дезертирами! Не допущу! Я тебя под личным контролем держать буду! Чтоб самолично пришла завтра в девять ноль-ноль к правлению.
– Приду, – испугалась Нинка.
На следующий день до девяти часов Нинка успела повозиться в огороде и проводить мать в райцентр за деньгами. Раз в месяц она туда ездила на почту и исправно получала деньги от Нинкиного отца, который давным-давно куда-то уехал, но каждый месяц деньги присылал: то меньше, то больше, но перебоев не было.
