Обычная история - Юлия Резник
— Охуенный! С каждой нашей встречей все лучше и лучше. Так и не скажешь, что…. Слушай, Реутов, а сколько тебе? Уже сорок стукнуло?
Зачем-то делаю вид, что не помню. Хотя о его юбилее я не забывала ни на секунду. И готовилась к нему не один месяц, мастеря подарок своими руками. Это, наверное, жалко звучит, да? Но ведь за решеткой не так много возможностей. Наши тетки кто чем в свободное время увлекались. Кто бисер плел, кто вышивал крестиком, кто вязал. Я же после работы на швейном производстве на иголки смотреть не могла без дрожи. Поэтому просто раскрасила для мужа картину по номерам. С моей стороны это был настоящий подвиг, учитывая, что ни терпения, ни таланта к рисованию у меня отродясь не было. Реутов об этом прекрасно знал и потому мой подарок наверняка оценил по достоинству.
Интересно, куда он повесил картину-то? Я умру от смеха, если возле подлинника какого-нибудь голландца. Специально заведу соцсети, чтобы сфоткать и выставить это чудо в сториз. Похвастаться!
Нет, и все-таки какой же бред лезет в голову, когда не хочешь думать о том, почему он до сих пор держится так отстранённо.
— Ну что ты смотришь? Некрасивая? Так погоди. Сейчас вернемся, я почищу перышки, и буду даже лучше прежнего.
Реутов, криво улыбаясь, кивает. Открывает передо мной дверь. Он у меня тот еще интеллигент. Карьера дипломата обязывает. Я на это и клюнула, когда увидела его в первый раз. Дело было в страшно пафосном клубе. И, наверное, поэтому вечерок выдался донельзя тухлым. Я сидела, откровенно скучая, водила глазами по залу. Мне тогда девятнадцать только стукнуло, Реутову — тридцать четыре. Я — оторва. Он — сотрудник МИДа. Костюм, часы, внешка и такая уже по-настоящему мужская степенность, которая на контрасте с распиздяйством окружающих меня парней просто не могла не обратить на себя внимания. О чем я вообще не думала в тот момент, так о том, насколько Витя заряженный. Сама я не бедствовала, да и у моих собратьев по разуму бабла было сколько хочешь — айтишники всегда хорошо зарабатывали. Так что клюнула я исключительно на Реутовскую породу. И решила — он будет моим. Самоуверенно? Не без этого. Но я тогда и была такой. Думала, нагну этот мир и во всех, каких только захочу, позах выебу. Неудивительно, да, что я к нему подошла первой?
— Привет. — Плюхнулась на диван рядом. — Я Кэт.
Улыбаюсь и, вспомнив, как Реутов меня отшил, нарочито беззаботно откидываюсь в кресле. Как же здесь правильно пахнет! Хорошей выделки кожей, его обжигающе-свежим парфюмом. Бла-го-по-луч-ной жизнью. К которую и я вернулась. Кайф.
Рядом хлопает дверь. Реутов садится за руль. Его запаха становится больше.
— Пристегнись.
Тянусь за ремнем, а сама носом веду у подмышки. Муженек мой пахнет как чистый секс. А я, определенно, не так приятно. Может, все дело в этом? Он поэтому ко мне не полез? Боже, а я-то боялась, как бы Реутов меня прямо у ворот не разложил. Зря, выходит, все зря… Ну да ладно. Как-то я забыла, что мой мужик всегда был благоразумным товарищем.
— Угадай, что я вспоминала, пока тебя ждала? Нашу первую встречу! Как ты меня красиво послал, а? Я даже не представляла, что это можно сделать так вежливо! — смеюсь. — Думала, что прикалываешься. Улыбалась, сидела, дурочка. А ты так демонстративно презрительно вздернул бровь и заявил, что можешь повторить свою просьбу еще на пяти языках, на случай, если у меня есть какие-то проблемы с русским. Ну не гад? Я тогда в тебя и влюбилась.
Почему-то не решаясь на Реутова посмотреть, перевожу взгляд на его руки. За эти годы многое успело стереться из памяти. Но вот ведь… На его руках я помню каждую складочку. Сейчас Виктор явно напряжен. Пальцы с такой силой вжимаются в оплётку руля, что аж побелели. Что-то екает внутри. Что-то тоненько ноет…
— Слушай, а давай я поведу, м-м-м?
— Сейчас?
— Ага! Хочу проверить, не разучилась ли! — смеюсь и сама понимаю, что сильно борщу с неискренностью. Но ведь не я виновата в том, что он не хочет обсуждать более важные темы. Например, нашу дочь. Залетела я почти сразу же. Потому что в постели со мной благоразумие Реутову все же отказывало. И понимание этого делало меня необъяснимо счастливой, несмотря на последствия. Как вы понимаете, беременеть в девятнадцать я не планировала.
— Слушай, Кэт, я не уверен, можно ли… В твоих бумажках о помиловании никакой конкретики. Запрет на управление у тебя на пять лет. Они еще не вышли. Давай не будем испытывать судьбу.
— Ты прав, — сникаю я, но все равно стараюсь держать лицо. Еще чуть-чуть, и рожа от широты улыбки треснет.
Ладно. Может, я как-то не так пахну. Даже скорее всего. Да и выгляжу, что скрывать, тоже не лучшим образом. Но блин, он же не дурак, понимает, что я не на Балийском ретрите чиллила. И именно потому сейчас мне далеко до той холеной телки, которую он знал. У меня даже гребаная седина проступила! И еще так чудно — длинной прядью как раз у лица. Но обидно. Я ему это точно припомню, когда чуток пообвыкнусь. А пока, затолкав обиду подальше, лучше просто не подавать вида, как больно.
— Как Сашка? Неразговорчивой совсем стала. Что там? Очередной кризис скольки-то там лет? Боюсь с ней встречи страшно… — признаюсь вдруг. — Смотри, как руки дрожат!
Выставляю перед собой ладонь. И тут же прячу, потому что да… Руки мои тоже неухоженные. Такая мелочь, казалось бы, но боже, не хочу, чтобы он видел меня такой!
— Сейчас обниму ее, и все тут же наладится, — убеждаю себя. Реутов же молчит. И тем хуже оттого, что это «сейчас» случится еще нескоро. Ехать нам как минимум часов пять. Но это и не предел. Бытует такая садистская практика — этапировать осужденных подальше от дома. Чтобы ни родные лишний раз не приехали, ни адвокат, если ты благополучен настолько, что он у тебя имеется в принципе. Добродетель милосердия почему-то не распространяется на осужденных. Приговор делает тебя парией. Вот вроде бы понятная истина — лишение свободы и есть наказание за преступление, так? Но не-е-ет. Раз уж суд решил, что ты оступился, то страдать тебе придется по полной. Если есть шанс сделать твое пребывание в местах не столь отдаленных хуже — редко кто этот шанс
