Елена - Гоар Карлосовна Маркосян-Каспер
– Что ты делашь здесь, Елена? Кого высматриваешь? Уж не ахейские ли корабли?
Елена Аргивская стояла у неровной крепостной стены, сложенной из плохо оттесанных каменных блоков, и жадно вглядывалась в синеющее далеко на горизонте море. На море не было ни единого пятнышка, в небе ни облачка, которое можно принять за парус, но голос звучал ревниво, и она перевела взор на Париса. Красивое лицо любимца богини было искажено подозрением, Парис не умел скрывать свои чувства, недостаток воспитания давал себя знать – и то, чего ждать от мужлана, который вместо обучения с другими царскими сыновьями пас коз на холме. Даже складки его хитона были вечно смяты, и плащ никогда не ниспадал с плеч столь изящно, сколь с плеч Менелая. Сразу видно, что он привык разгуливать в козьих шкурах… Елена протянула руку и поправила золотую застежку на плече мужа.
– Пойдем домой, Парис, – сказала она со вздохом.
Елена решила, что нога ее не ступит более на кривые улочки негостеприимного Таллина, хотя была она по натуре путешественницей, мечтала посетить все без исключения города и страны, в меру сил и посещала, успела даже в промежутке между двумя малоудачными браками побывать в Карелии, где ездила на байдарке по бесчисленным озерам и озеркам, упиваясь удивительной их красотой, закатывая глаза и захлебываясь от восторга, помаленьку гребла, а также спала в палатке, была кусаема необузданными, чудовищной величины комарами сих благословенных мест, умывалась озерной водой и ела тушенку из консервных банок, чему отец ее Торгом, воротила, богач и гурман, приучивший и дочь к пище вкусной, хотя и не всегда здоровой, удивлялся особенно. До Карелии же она поочередно посетила, помимо, разумеется, обеих советских столиц, Киев, Одессу, Львов, Ялту (черноморское побережье Кавказа, понятно, в счет не идет, какой армянин там не побывал хотя бы раз) и только-только стала подбираться к Прибалтике, как незабываемая таллинская обида перечеркнула все впечатления от игрушечного городка и заставила ее временно обратить взор на Восток и Запад. Изучив более или менее досконально Восточную Германию, где работал спецкором некой, как теперь принято говорить, уважаемой газеты (особенно яро так выражаются по поводу газет мало и вовсе не уважаемых, но в те времена уважаемы были все газеты поголовно, посему, дорогой читатель, не пытайтесь отнести уважаемость к разряду особых примет, впрочем, у советских печатных органов таковых не имелось, даже в виде орденов, ибо ордена носили все – почти как уцелевшие до наших дней участники Великой Отечественной), работал или числился спецкором (собственный его брат Торгом не стеснялся утверждать, что основное учреждение, где журналист вкалывает на благо родины, не щадя живота своего, называется совсем иначе) ее родной дядя, устроивший племяннице не туристическое, а подлинное путешествие по странной стране Гете, Баха и Гитлера, изучив, как мы уже сказали, Германию, а точнее, доступную в эпоху Берлинской стены четверть той, она уже примеривалась к Индии, но нараставший семейный разлад прервал непростую процедуру добывания путевки и на время отвратил ее от дальних поездок, заставив сосредоточиться на разрешении проблем, явившихся причиной этого разлада или его итогом, чем именно, в порочном круге неудавшегося брака понять было трудно. Все началось с того, что первый муж Елены Алик… нет, этим кончилось, и если соблюдать последовательность, начать надо бы совсем с другого, но Елена соблюдать последовательность не умела (как почти всякая женщина), рассказчицей она была исключительной, неутомимой и неукротимой, остановить ее было не легче, чем оползень или землетрясение, и занимательность своим историям она умела придавать уровня почти детективного, но с какого бы места она не приступала к изложению событий, случившихся с нею ли самой, либо с подругами, родственниками, знакомыми или соседями, ибо она обладала талантом не только рассказчицы, но и незаурядной пересказчицы, так вот, откуда бы она не двинулась в дорогу, с прямого пути она сворачивала неизбежно и принималась выписывать круги, восьмерки, кренделя, вычерчивать целую обязательную программу фигурного катания, а то и плести бесконечный, неповторяющийся, как известно, ни в одном элементе узор какого-нибудь хачкара[2] не хуже самого варпета Момика[3]. Так что, если предоставить изложение истории Елены самой Елене, получится путаница, из которой не выбрались бы Агата Кристи, Сименон и Гарднер вместе взятые, потому, дорогой читатель, мы будем время от времени вмешиваться и корригировать ее воображаемое повествование, или даже, по ее собственному примеру, и вовсе возьмем бразды правления в свои руки и перескажем услышанное (или, по крайней мере, могущее быть услышанным) от нее, изложив это dictum de dicto[4] более или менее по порядку, хоть оно и немодно ныне, но увы, придется нам сразу декларировать свою полную неспособность к модной литературе, этому monstrum horrendum, informe, ingens[5], в нашем извращенном воображении представляющей собой нечто почти медицинское, похожее на гинекологическое, урологическое и гастроэнтерологическое, или, выражаясь понятным языком, желудочно-кишечное отделения, функционирующие совместно, но не в здании больницы, а в канализационных трубах, поскольку находиться там особенно приятно для глаза и нюха, и к тому же наверху все время стреляют. Вместо героев и даже антигероев в этой литературе собраны больные, которые ведут себя как во время обхода профессора, то есть говорят только о самых неприятных симптомах своих болезней, а никоим образом не о мыслях своих или чувствах, если, конечно, таковые могли в подобных вместилищах зародиться, и длится обход до тех пор, пока совершенно озверевший читатель не выскакивает наружу, под пули детективщиков и триллеристов… Но оставим кесарево кесарю, органы выделения постмодернисту и вернемся к нашей истории, добавим лишь, что если б мы и доверили рассказ о ней самой Елене, то отнюдь не целиком и полностью, даже если б она
