Теряя Контроль (ЛП) - Фредерик Джен
Она заплакала только один раз: когда у нее начали выпадать волосы.
Сегодня нет никаких воинственных слов, и ее лицо выражает лишь поражение. Мое сердце замирает, и слова доктора Чена стучат в висках.
Психическое здоровье не менее важно, чем физическое.
— Мы поедем, когда тебе станет лучше, — я усаживаю ее рядом с собой и стараюсь избежать тревожной боли от осознания ее слабости и хрупкости. — Я разрешу тебе съесть столько мороженого, сколько захочешь.
Не самая лучшая шутка, но обычно она бы легонько ткнула меня в бок в знак признательности за мои старания.
К моему страху, она утыкается в мое плечо и заглушает им свои всхлипы. У солнечной Софи сегодня ни одной хорошей мысли.
Набегают слезы, и я мягко закрываю глаза, не давая им упасть, будто запираю боль и страх внутри. Я пододвигаюсь настолько близко, насколько позволяют сидения, и прижимаю ее дрожащее тело, шум пассажиров скрывает судорожные вздохи мамы.
Человека, выжившего от рака.
Человека, страдающего раком.
— Что тебе сказал доктор Чен? — наконец произносит она, вырываясь из моих объятий.
Она вытирает лицо салфеткой и смотрит в окно, избегая моего взгляда.
— Ну, эээ… — мямлю я, потому что эмоции мешают говорить. — Он сказал, что нам нужно переехать. Что у тебя возникнут проблемы с лестницами.
Мама ничего не говорит, и я продолжаю:
— Я пойду завтра в жилищное управление. Доктор Чен выписал нам справку, которая может помочь получить дом с лифтом. Ну, знаешь, экстренная ситуация.
Громкий всхлип, и я вижу в отражении окна, как она зажимает кулаком рот. Пассажиры замечают и отворачиваются, не желая увидеть горе, с которым мы не можем справиться.
— Это слишком дорого.
— В смысле?
Она поворачивается, и я вижу в ее глазах вину. Море вины.
— Я уже смотрела. Так как я работала этот год, мы накопили на социальную помощь, но не на переезд.
Мама сжимает губы, но они дрожат от напряжения.
— Когда ты?.. — я замолкаю.
Если она задумывалась об этом, значит, давно понимала, что вновь больна.
— Когда ты узнала? — спрашиваю я обвиняющим тоном.
— Пару месяцев, — признается мама.
— Пару месяцев? — взвизгиваю я, и теперь на меня направлены любопытные взгляды.
Пытаюсь говорить тише:
— Ты была больна пару месяцев, и это первый раз, когда ты пошла к доктору?!
— Я думала, что все пройдет, — защищается она. — Последнее, что нам нужно сейчас, — это новые медицинские счета.
Злость после этих слов просто зашкаливает, но я знаю, что это неподходящая эмоция для такого случая, и теперь сама отвожу глаза. Если я сейчас открою рот, то пожалею о сказанном.
— Прости, Тайни, — слезы заполняют ее глаза, и она снова начинает всхлипывать.
Звуки и знаки ее боли уничтожают мой гнев. Будь ее щитом. Я придвигаю маму ближе, игнорируя ее попытки оттолкнуть меня.
— Не беспокойся, мамочка, — шепчу я. — У нас все будет хорошо.
Она ничего не говорит и продолжает плакать. Как бы сильно я ее не обнимала, слезы не прекращаются. К тому времени, как мы доезжаем до нашей остановки, кажется, что она уже страдает от обезвоживания. Я помогаю маме выйти из автобуса, не обращая внимания на жалостливые взгляды, сопровождающие нас всю дорогу до выхода.
Мы проходим полквартала, и ей уже тяжело дышать. Когда я открываю дверь подъезда, она смотрит на лестницу, как на гигантскую гору.
Ступени между этажами разделены на два этапа. Сначала шесть ступеней, потом площадка, потом еще шесть ступеней до следующего этажа. Шестьдесят ступеней мы проходим каждый день по два раза. Это, действительно, теперь Эверест для моей мамы.
— Пойдем, — подбадриваю я. — Будем делать передышки.
Мама вымученно улыбается и берет меня за руку. Мы доходим до первой площадки, и она начинает тяжело сопеть позади. Следующие двенадцать ступеней пройдены только за счет целеустремленности. Это проблеск «старой мамы». Но на площадке между вторым и третьим этажами она запнулась, и я еле успеваю подхватить ее, чтобы она не упала назад.
Сердце колотится. Я сажусь на краешек площадки второго этажа и притягиваю маму к себе. Она дрожит и плачет.
— Я не могу это сделать, Тайни, — всхлипывает она. — Я просто не могу.
Я притворяюсь, что она говорит о лестнице. Только о лестнице.
Мои глаза тоже влажные, но я собираюсь поднять ее в нашу квартиру. И пока мама сидит и отдыхает, я решаю, что сделаю телефонный звонок. Я присаживаюсь возле нее и говорю:
— Забирайся!
— Нет, Тайни, — возражает она, но затем понимает, что у нее нет выхода.
Ее тонкие пальцы обхватывают мои плечи, и я начинаю эксперимент по подъему трех пролетов со ста шестидесяти семи сантиметровой и шестидесяти четырехкилограммовой мамой за пазухой.
Я никогда не была так рада, что являюсь велосипедным курьером, потому что если бы я не проезжала много миль в день, то не сделала бы подобного.
Когда мы доходим до квартиры, мышцы бедер горят, и я глотаю воздух, как на последней миле марафона.
— Видишь? Все легко и просто, — дразню я маму, как только ко мне возвращается способность говорить.
Она выглядит ужасно и сразу падает на кровать.
Мама засыпает, прежде чем я снимаю обувь и приношу ей стакан воды. Я ставлю его на прикроватную тумбочку, беру телефон и набираю номер:
— Привет, это я, Тайни. У тебя все еще есть работа для меня?
Глава 2
На следующее утро диспетчер звонит в семь утра и спрашивает, не заменю ли я заболевшего курьера. Я соглашаюсь до того, как Сандра заканчивает предложение. Лучше зарабатывать, катаясь на велосипеде, чем весь день наблюдать, как мама смотрит в окно.
— Я останусь, если ты захочешь, — говорю я ей.
Но мы обе смотрим на велосипед у двери и шлем на столе и понимаем, что это не очень щедрое предложение. Мама машет мне рукой, не поворачиваясь. Закусив губу и проглотив все слова, что я хочу сказать, беру шлем и отрываю велосипед от стены.
Напоследок я слышу:
— Береги себя, моя дорогая.
— Хорошо.
И этого достаточно, чтобы я улыбалась, стаскивая велосипед по лестнице.
Если мышцы не горят — я еду слишком медленно. Ветер свистит в ушах, пока я еду по Второй Авеню к офису «Neil's». Субботним утром пробок нет, поэтому через пятнадцать минут я стою на втором этаже здания, где располагается «Neil's», и засовываю коробки в свой рюкзак.
Доставка занимает чистых десять минут, но рядом полицейские, и я еду по правилам. В субботние дни чаще всего приходится привозить одежду и маленькие вещицы богатым ленивым людям, у которых есть возможность пользоваться службой доставки.
— Это хрупкий предмет. Отвези в «Wiggin’ Out», около Бродвея.
Сандра, наш диспетчер, — это смесь кудрявых черных волос и толстой подводки для глаз. У нее пуэрториканские корни, и ее кожа круглый год очаровательного тепло- коричневого цвета.
Я думаю, что Нил, наш начальник, в нее влюблен. Он постоянно смотрит на нее, пока Сандра не кивнет или не позвонит своему парню.
Технически ей не разрешается совершать личные звонки, но никуда не денешься. Никто даже не знает, звонит ли она своему парню или прикидывающемуся другу. Я так и не могу определиться, кого мне жаль больше: Сандру, потому что она испытывает давление со стороны начальника, или Нила с его безответными чувствами. Оба заставляют чувствовать себя неловко и уходить сразу, как только можно.
— Коробка как будто из бумаги, — я сжимаю ее в руках, и все чуть не развалилось.
— Эй, я же сказала, вещь хрупкая! — Сандра приподнимается из-за стойки.
— Как и все остальные, — закатывая глаза, отвечаю я.
Но всю дорогу держу коробку весьма бережно.
Наша компания специализируется на доставке дорогих и хрупких вещей. Но это не значит, что я медленно передвигаюсь. Потому что использую мозг и ноги в равной степени. Езда на велосипеде — это те же шахматы. Ты должен предугадывать шаги остальных, прежде чем они их совершат. Откроет ли машина, находящаяся в направлении десяти часов, свою дверь через двадцать секунд? Сколько простоит автобус на остановке? Успею ли я проскочить между теми двумя машинами и повернуть до того, как включится красный?
