Прости грехи наши… Книга первая - Елена Дмитриевна Фетисова
Колька, тем временем молчал, настороженно ловя взгляды Василия.
– А мы с Николкой картошку возили. Враз продали. Вот бабам подарки, – стукнул он ногой по рюкзаку, стоявшему около стола.
– Не пыли тряпьем, – оборвал его пьянеющий приятель, – Тут тебе не деревня…
– О-о-о, шибко культурный выискался, – нахохлился, передразнивая его, мужчина, и обращаясь уже к Ваське, спросил, – Налить?– заговорчески заглядывая при этом в голубые, устремленные мимо него глаза.
– Нет, не буду…, – отмахнулся тот.
– А, может, покрепче чего, нервишки успокоить? – не отступал Прохор, и склонился к самым рыжим усам Василия, обдавая их трепетно-ароматным запахом пива.
– Нет, дядька Прохор, знаешь же, я эту дрянь не употребляю, – и Васька отодвинулся, глубоко и озадаченно вздохнув.
– Ты смотри, – удивился Прохор, – Трезвенник.… А, мы еще бутылочку осадим, правда, Николка? – подмигнул он угрюмому, все больше пьянеющему Николаю.
Последний, согласно кивнул головой, взял Прохоров трешник и не спеша, зашагал к прилавку. Василий проводил неуклюжую фигуру Кольки взглядом и снова перевел глаза на белые окна роддома.
– Ну, что ты маешься, словно сам сейчас рожать начнешь…
– Да, боюсь я, дядька Прохор, – ответил Василий.
– Чего бояться-то, не первая она и не последняя…
– А, вдруг, у нее это…, – замешкался и приподнял свой тяжелый кулак Васька.
– Что это? – не понял Прохор и выкатил красные, как у рыбы глаза.
– Ну…, не получится, – нашел, наконец, подходящее слово мужчина.
Прохор и подошедший Колька, разом захохотали.
– На то она и баба, что б получилось! – сказал, прослезившийся от смеха Прохор, и откупорил еще одну бутылку.
Вечером Василию, наконец, сообщили, что у него родился сын. Вне себя от радости, он подбросил перепуганную старушку к потолку.
– Матушки! – вскричала та, – Убьешь же, ирод рыжий!
Но Василий на этот раз не разозлился и даже чмокнул ее в скомканную щеку. Утопая в грязно-сером снегу, он побежал в еще открытое кафе. Купив, там шоколадку «Аленка», мужчина больше ни чего не добился в этот день. Усталый, но счастливый он вернулся на квартиру к родственникам Анны.
Наступившая ночь, показалась ему нескончаемо длинной, мучительной пыткой. В маленькой комнате было душно, и, будто тесно его томящемуся ожиданием телу. Липкий пот, то и дело, покрывавший его загрубелую мужицкую кожу, не давал покоя, и Василий никак не мог разобрать снится ему все это или грезится.
Анна в нежно-голубом платье, как в день их свадьбы смеялась и висла у него на шее. Он, так явственно ощущал ее влажные, и почему-то холодные поцелуи, что каждый раз вздрагивал и испуганно окидывал взглядом притихшее жилище, натыкаясь лишь на немые ночные тени. Убедившись, что ее здесь быть не может, мужчина закрывал глаза, и снова окунался в эту сладкую, изнемождающую полудрему.
Наконец, Василий поборол навязчивое сновидение, и что бы как-то справиться с головной болью, вышел на балкон и закурил. На душе было не спокойно. Неожиданно погасли фонари, их блеклый свет бесследно растворился в густой темноте, и беспричинная тревога стала еще ощутимее. Слева в груди несколько раз кольнуло. Мужчина глубоко вздохнул, прислушиваясь, как внутри его бушевали разноо6разаные чувства, накатывая, словно волны и заслоняя друг друга. Он ощутил почти реальную теплоту, когда представил себя с малышом на руках.
«Теперь, он отец, глава семейства!» – радостно защекотало внутри Василия. “Одним словом мужик, что надо!” – с гордостью подумал он, и все сомнения сразу улетучились. Мужчина улыбнулся во влажную темноту весенней ночи, так ему стало хорошо от этих мыслей, и все же, время от времени, Васька снова хватался за папиросы, непонятное волнение, как незримое подводное течение, навивало не осознанную опасность и беспокойство.
“Чего я боюсь?”, – рассердился на себя Василий, – “Все уже позади. Анна – жива, здорова, а о сыне она позаботиться”.
– Сын! – в который раз дрогнула мощь его сильного, крепкого тела перед нежным, дорогим сердцу словом. Его отцовская любовь, прораставшая сквозь столько дней сомнений и ожиданий, неудержимо рвалась наружу. Василий, вдруг, устал бояться неизвестно чего, ему захотелось закричать во всеуслышание и разбудить примолкший, уставший город, чтобы всем поведать о ней.
Приближающийся рассвет обнадеживающе забрезжил, колыхаясь в еще прохладном воздухе весны, как алые знамена на демонстрациях. Василий не спеша, собрался, на этот раз, запер дверь и даже дернул ее за ручку для контроля. Бросив ключик под коврик, он вышел из мрачного подъезда на улицу.
День был свежий. Влажный воздух ударил в лицо, и Василий втянул его широкими ноздрями в себя, причмокнув от удовольствия. Пахло весной! Времени в запасе было много, в больницу он не спешил. Перейдя широкую, почти пустынную дорогу, он решил побродить по маленькому и грязному городку, приютившего его с Анной мечту. Он начинал уже нравиться Василию, несмотря на его неприятие к неуравновешенной и наигранной, как, казалось, мужчине жизни провинциальной столицы.
В центре его, выкрашенные желтой, неприглядной краской, стояли торговые ряды, набитые множеством торговок, которые наперебой предлагали прохожим свои снадобья: варенье, сушеные грибы, всевозможные травы, кисло пахнущие огурцы. Товары были разложены на скамейках, пестрых фартуках женщин или же стояли прямо на земле.
Бойкая розовощекая хохлушка окликнула Василия:
– Тебе чего, сыночка, треба? Купи семечко, гляди какие гарные! – она запустила руку в мешок, и черные, глянцевые, они просочились меж ее шершавых пальцев.
– Сколько, мамаш? – спросил Василий.
– Цэ двадцать грошей всего, – и хохлушка высыпала ему стакан в засаленный карман тулупа.
Лузгая купленные семечки, Василий свысока поглядывал на словоохотливых, с надеждой заглядывавших на него продавщиц, и проходил мимо, не уделяя их товарам большого внимания. И, вдруг… Он даже закрыл глаза на мгновение.
На еще холодном воздухе, вызывающе и пронзительно горел яркий, весенний букет. Озябшие цветы, как подневольницы в гареме, ютились в двухлитровой банке, и слегка вздрагивали от торопливых шагов спешащих людей. Рядом пританцовывал черноусый продавец.
– Почем? – обратился к нему с вопросом притормозивший мужчина, кивком указав на тюльпаны.
– Руб, – ответил грузин, перебирая ногами на одном месте.
– Все, – не унимался подошедший и показал на три унылых от холода цветка.
– Зачем обижаешь! Штюка, – возмутился торговец, отчего его акцент стал еще выразительнее.
– Штюка…, – передразнил прохожий, – Христа на вашей братии торгашей нет. Тоже мне садовод-любитель… Да, таких, как ты, в горячий цех надо, к печам!
Василий не раздумывая долго, подошел и с ходу спросил:
– Сколько еще у тебя их, дядь?
Черноусый поднял пленку: ведро алых, едва раскрывшихся тюльпанов, полыхали нежными с тонкими, светящимися прожилками, лепестками.
– Какая цена всех?
Грузин с подозрением глянул на Василия, тот выложил остатки своей получки.
– Ну, чего глаза таращишь, с ведрами
