Татьяна Алюшина - На грани счастья
Болью ужасной во всех частях этого самого тела!
Господи боже мой! Зачем она только отозвалась на тот голос и выбралась из темноты?!
Боль!!!
Колющая, режущая, разрывающая, жгучая, сильнейшая!! Везде!
Но и это, как ни замедлило выясниться, оказалось не самым страшным!
Она не могла дышать!
Придавленная чем-то тяжелейшим, неподвижным сверху и, черте поди знай, чем-то еще с боков, Дашка не могла вдохнуть!
Безумная, жуткая, чернюшная паника накрыла ее, как утопила, с головой, утягивая в безвозвратный омут! И она погружалась, трясясь всем нутром от животного ужаса, судорожно распахивая рот и пытаясь, пытаясь, пытаясь вдохнуть!
Ей хотелось кричать, орать надсадно! Разорвать горло и легкие криком и пробиться, пробиться к вдоху, к воздуху, пусть к боли, но к жизни!!
— Даша!!!
Краем затухающего сознания она снова услышала тот же голос, очень знакомый, важный, единственно нужный и правильный сейчас голос…
И паника с ее напарником — безумием, уже почти пожравшие Дарью, отпустили, отступая перед силой и властностью зовущего ее по имени голоса.
«Я сейчас, сейчас!» — подумала она, как пообещала.
И волевым сверхусилием мысленно ухватила себя за горло, заставляя прекратить суетные, бесполезные попытки вдохнуть, ослабляя, ослабляя, изгоняя убийственный панический ужас, вспомнив, как учил ее папа:
«Если подавилась или у тебя перехватило горло так, что не можешь вдохнуть, сразу — запомни — сразу! — прекрати делать попытки вдохнуть и пугаться перестань! И очень осторожно, потихоньку втягивай воздух через нос!»
Очень осторожно, через нос она попробовала втянуть воздух…
И закашлялась, втянув вместо воздуха в горло вязкую горчащую массу! И почувствовала такую обжигающую, непереносимую боль в легких, что на мгновение перед глазами поплыли темные круги в ярких салютных вспышках!
«Спокойно! — успела прикрикнуть на себя Дарья до наступающей уже паники. — Еще раз!»
Еще раз! Очень осторожно!
Перестали дергаться. Остановились. Втягиваем воздух через нос. Ос-то-ро-жно!
И получилось! Тоненькой струйкой воздуху удалось пробраться в легкие!
Еще раз — остановились, не дышим, вдыхаем! Еще раз!
«Разлепи глаза, что ты зажмурилась!» — покрикивала она на себя.
Разлепила — алая, яркая пелена!
Дарья принялась осторожно высвобождать левую руку.
Господи, как же ужасно больно! Везде! От любого сантиметрового движения, от осторожного вдоха — больно!
«Давай, давай, Дашенька, ты справишься!» — как могла подбадривала она себя.
Вытащила! Протерла глаза и посмотрела — красное!
Стоп! Красное — это у нее на пальцах, но пальцы-то она видит!
И вот тут-то случился самый полный, настигнувший ее амбец! Оказалось, что до этого момента был еще «марципанчик», почти белая полоса! И — бац! — она осознала и вспомнила все и в один миг! Сразу!
«А вот это провал, Штирлиц!» — почему-то подумалось ей именно этой фразой. Странно, но что-то близкое к истине.
Она услышала стоны, чье-то безудержное рыдание, какую-то суету и крики, голоса там дальше за стонами и плачем и наконец поняла, что чувствует перенасыщенный тошнотворный, резкий запах крови.
И вкус крови…
Протерев глаза еще раз, Дашке удалось сфокусировать зрение и разглядеть, что на ней лежит человек, придавивший ее всей массой. А сверху него, погребая их под собой, навалено что-то непонятное, и через это непонятное пробивается приглушенный свет разных ярких оттенков. И человек лежит странно — его голова упирается ей в правое плечо, а из его шеи в верхнюю губу Дашки струей, порциями в ритме бьющегося сердца хлещет кровь.
Не успев ничего сообразить, она протянула руку и сильно, тремя пальцами, надавила на рану, остановив этот «гейзер», и только потом поняла, что где-то слышала или видела по телевизору, что именно так надо делать.
Зачем? Какая разница сейчас — надо и надо! Главное — сильно давить и не давать крови вытекать. Кто лежит на ней, Дарья так и не поняла в те первые минуты.
— Даша!!!
Совсем рядом проорал тот же голос, знакомый, родной, но так ею и не опознанный до сих пор, и она рванулась ответить, позвать…
И кровь, которой был полон ее рот, перекрыв горло, протекла в желудок. И Дашка поняла одновременно два факта: первое — что ее сейчас вырвет, и второе — что она задохнется от этого!
Совсем! Окончательно!
И ей показалось, что у нее завыло сердце, как-то по-волчьи безысходно завыло, прощаясь, что ли.
«Нет! Нет! Нет!» — просила и уговаривала она себя.
Ей нельзя умирать! Она не хочет, не может, не будет умирать!
Из глаз потекли бессильные слезы смирения перед поражением, перед пониманием, когда осознаешь, что все! Все! И ничего уже не сделать!
«Плакать нельзя!» — вяло подумала Дашка, почти уже сдавшись, отступив перед более сильной «дамой с косой»…
Почти…
— Даша!!!
Взорвался в мозгу, пробился через смертельное смирение голос зовущий.
«Власов!» — поняла наконец она.
И на вот такой малю-ю-юсенькой, ничтожной грани между небытием, уже принятым осознанно проигравшей, и еле державшими паутинами живой пока еще реальности она предприняла попытку жить.
«Власов!!» — рванула она к нему всем последним живым.
И ухватила жесткой рукой воли второй раз свое горло, и перестала дышать на время, и обматерила себя витиевато и с выкрутасами: «Так, Васнецова! Мать твою! Собралась! Подыхать в другой раз будешь! Сопли тут распустила! Какого хрена! Так! Плакать нельзя! Блевать тоже нельзя! Давай дыши! Медленно! Но со вкусом!»
И осторожно, осторо-о-ожно, медленно-медленно начала втягивать воздух носом!
Раз, два, три — вдох! Раз, два, три — выдох! Еще раз, еще раз, еще…
Вот так!
«Молодец! А ты испугалась! — похвалила себя, отчего снова захотелось плакать. — Нельзя, Дашенька! Дыши, дыши!»
Почувствовав, что жизнь вернулась, узаконилась и закрепилась, слабенько, но все же, и похватала и подбодрила себя: «Дыши, дыши! Власов тебя вытащит! И вытащит, и спасет! Уже спас! — И пропустила последнюю предательскую мысль: — От всего!»
И быстро-быстро заморгала, загоняя смертельно опасные в прямом смысле слезы назад, в стойло.
Засунув руки в карманы брюк, он стоял и смотрел на удаляющийся автобус, увозивший Дашку.
«Да ладно, Даш, не решила ты ничего, — скептически хмыкнул он про себя, — все ты знаешь теперь и все ты решила!»
Он улыбался, чувствуя еще тлеющее тепло в груди от ее последнего бесшабашного поцелуя.
— Игорь Николаевич, — выдернул его из теплой неги голос Марии Семеновны. — Я хотела еще раз поблагодарить вас! Мы все вам так благодарны! Дети в полном восторге! Впрочем, что я говорю, вы сами прекрасно видите. Вон машут до сих пор!
