Катрин Гаскин - Дочь Дома

— Вы уехали?

— Да, конечно. Как же иначе? Мы поехали в Венецию. Там было прекрасно, — продолжал он. — Пока однажды утром я не увидел Марка Бродни, пившего кофе на улице перед кафе. Вы помните, я говорил вам о Марке?

— Да.

— Он рассказал мне, что уже давно не был в Нью-Йорке, что ведет жизнь свободного художника и закончил еще один роман. Я был разочарован и сыт по горло своим образом жизни более чем когда-либо и не знал, чем бы еще заняться. Некоторым образом он заставил меня почувствовать себя дураком, поскольку я еще меньше, чем он, знаю, что мне делать и в каком направлении двигаться. Даже если бы он сказал мне, что я дурак, или сказал бы, что я на правильном пути, я бы знал, что делать. Но он просто сидел и слушал. В конце концов Ирэн вернулась в Париж и дожидалась меня там.

— Дожидалась?

— Я задержался. Гулял, когда мне этого хотелось, и нажимал на кнопки в лифтах, когда желал передвигаться быстро. Я останавливался на некоторых фермах и выполнял разные работы. В иных местах меня прогоняли. Они с подозрением относились к американцам, которые не приезжали в больших автомобилях. Наверное, им казалось странным, что кто-то с большими долларами в кармане хочет работать за несколько франков. Но я справлялся. Прибыл в Париж через два месяца.

— Но почему, Джонни?

— Потому что мне это было нужно. Мне нужно было стряхнуть на время мою праздность и одновременно быть свободным от работы, которая мне не нравилась. Чистить свинарник, чинить забор казалось мне более желанным, чем попивать виски со льдом и спать в неурочное время дня. Последняя попытка, Мора.

Она понимала, чем это было для него: катанье на лифтах во Флоренции, возвращение на север Франции и путешествие пешком по стране. Ему это нравилось, даже в плохую погоду. Такая жизнь была ему по вкусу. Она вспоминала его на борту «Радуги», как легко он там себя чувствовал. Легко управлял румпелем, быстро, ловко двигался по палубе. Таков был весь мир Джонни; даже работа на ферме в темные зимние утра в близком соседстве с животными подходила ему так же, как и запомнившиеся ей дни, проведенные с ним вместе на солнце.

— Я не собираюсь прославлять их, Мора, людей, которых я встречал по дороге. Они были всего лишь обыкновенные люди — жадные, порочные, трусливые, какими люди бывают везде. Но было легко распознавать их, и это помогало мне. Я у них многому научился. Но в конце концов бегство продолжалось всего-то два месяца, и я все время знал, что это должно окончиться. Мне больше невмоготу было бездельничать. Я сел на поезд и вернулся в Париж. Даже при том, что Ирэн охотно следовала всякой моей прихоти, я понимал: что бы я ни делал, мне придется вернуться к работе, которой я был обучен. Это всего лишь одна из истин, от которой убегаешь, но которая настигает тебя все время. Мы переехали в Лондон, потому что я посчитал, что это более близкий путь домой. Я получил работу в газете «Файненшл таймс».

— Почему там?

— Я принял ее, потому что мне ее предложили. Это не такая уж серьезная работа, но она готовит меня к возвращению к моей собственной. Я собираюсь задержаться здесь еще на несколько месяцев.

Теперь они пошли быстрее, чтобы приблизиться к Десмонду и Ирэн. Звук их шагов приглушали листья, прилипшие к мостовой.

— Я уж не думал, что увижу вас снова.

— Знаю.

— Я приехал в Лондон не потому, что вы здесь. Ничего не могу поделать… Может быть, ничто на свете меня не остановит. Но я останусь… Я не могу больше бегать еще от вас.

— Нет, не от меня.

Они больше не сказали ничего. Десмонд открыл дверь, и все вошли в холл.

В этот день дом не влиял на настроение Моры. Это был дом Десмонда, наполненный людьми, теплый и ярко освещенный. Том был в нем на месте, и Крис, и Марион, и все знакомые фигуры… Даже Ирэн, сидевшая рядом с Десмондом, не была здесь чужой. Только лицо Джонни было новым, потому что ее воображение видело его где угодно, только не в этой комнате. Джонни был ее любовью ко всему, что было изъято из мира Десмонда. Он олицетворял независимость, которую Десмонд не в состоянии был подчинить. Он был свободен — по крайней мере, в настоящее время — от всего, что составляло мир Десмонда. Мора переводила взгляд с отца на Джонни, думая, что любовь сама по себе есть продажа свободы.

Наконец, они сошлись вместе, Том и Джонни, когда убрали чайные приборы, и дым сигарет уже начал сгущаться в воздухе комнаты. Том сел рядом с Морой, а Джонни опустился в кресло напротив. Его движения были до боли знакомыми, но не хватало брюк в пятнах от соленой воды и поношенных сандалий. Тот Джонни, принадлежавший к другому миру, был другим… Как и она сама, должно быть, казалась ему другой. Он наклонился к ней, чтобы зажечь сигарету, которую она держала в руке, потом к Тому. Мора смотрела, как сблизились их головы, когда вспыхнул крошечный огонек.

— Я слышал, что вы собираетесь жить в Ирландии, когда поженитесь, — сказал Джонни.

— Я родился в Ирландии, — сказал Том. — Мне надоело только наезжать туда с визитами.

Веки Джонни на секунду опустились. Он медленно засунул в карман зажигалку:

— Вы занимаетесь сельским хозяйством, не так ли?

— Да.

— Крупная ферма?

— Около двух тысяч акров я обрабатываю сам, остальные сдаю в аренду.

Джонни немного помолчал, а Мора посмотрела на его руки. На костяшках одной из них была глубокая царапина, которая еще не зажила. Она заметила желтые волдыри мозолей. Увидев, что она смотрит на его руки, он повернул их ладонями вверх и тоже взглянул на них.

— Чем вы будете там заниматься? — спросил он Мору.

— Я полагаю, что у нее будет довольно мало свободного времени, — сказал Том. — Удивительно, как в Ирландии человек бывает занят множеством таких дел, которые не кажутся занятиями вообще. В этом их очарование. — Он добавил: — Конечно, мы перевезем туда «Радугу». Вы видели «Радугу», не правда ли?

Мора спокойно сказала:

— Джонни был в моей команде последнее время, что я жила в коттедже.

— Да… Я и забыл.

Том не забыл. В первые же минуты после знакомства ему сказали, что Джонни плавал вместе с ней, и она знала, что он об этом помнил.

— Мора будет охотиться, конечно, — продолжал он. — Она говорит, что не будет, но это неважно. В конце концов, она сдастся. Мы все не сможем устоять перед этим безумством.

— Правда, — медленно кивнул Джонни.

— Это безумство, — сказал Том, — потому что сходишь с ума от возбуждения. Люди, подобные Море, делают это, чтобы не быть исключенными из игры.

В голосе Тома нарастала настойчивость; когда он замолчал, наступила тишина, в которой голос Джонни, когда он, наконец, заговорил, прозвучал сухо и сдержанно.