Белва Плейн - Шепот
– Пожалуйста, – сказал он, – избавь меня от своей доморощенной психологии, миссис «Фрейд».
Он вытащил ключи и открыл дверь дома. Джульетта бросилась к ним, лая неистово, однако, увидев хозяев, прыгнула на Роберта и завиляла хвостом. Он оттолкнул ее.
– Не в настроении, Джульетта. Лежать! – И, резко повернувшись к Линн, он потребовал: – Я требую извинения. Сегодня ночью ни один из нас не сможет заснуть, пока я не получу извинения.
«Как прекрасное лицо может стать таким безобразным!» – думала она. В полутемноте ее щеки были бледно-голубыми, а глаза утонули во впадинах.
– Извинись, Линн.
– За что? За то, что я задержалась на час позже? За то, что я немного развлеклась? Ты мог бы войти и присоединиться к гостям. Том просил тебя.
– Ох, разумеется, если Том просит.
– Что означает этот саркастический тон, мне хотелось бы знать?
– Это означает, что мне не нравится то, как он смотрит на тебя, вот что.
– То, как он смотрел на меня, – сказала она с насмешкой. – Я не знаю, как он смотрел, потому что я не изучала выражения его лица, уверяю тебя. Однако если, – закричала она возмущенно, – однако если ему или кому-нибудь еще придет в голову немного повосхищаться мной, ты не имеешь права возражать. Не имеешь. Только не ты. Ты любишь, когда женщины увиваются вокруг тебя. Не говори мне, что не любишь, потому что я видела это тысячу раз.
Теперь ты послушай меня и не меняй тему разговора. Ну нет, с другой стороны, если ты уж затронула эту тему, я скажу тебе, что я никогда не поощрял ни одну женщину. Никогда. А также во всяком случае не делал ничего, чего я не смог бы делать при тебе. Клянусь Богом!
Богом! Когда ты последний раз был в церкви?
Не имеет значения! Я верую, у меня есть свои моральные устои. Одна ошибка, один неверный шаг вниз по скользкому склону, и ты не сможешь…
– Что это? Кто сделал неверный шаг? О чем, ради всего святого, ты говоришь? Я не могу понять тебя.
– Черт побери, если ты перестанешь меня прерывать, я тебе растолкую.
Пересмешник на острие крыши начал петь страстное крещендо, затем раздались грустные трели. Это сладостное пение проникло в самое сердце Линн.
– Давай на этом остановимся, – сказала она, задрожав. – С меня достаточно. В этом нет никакого смысла. Я пойду в дом.
Он схватил ее за рукав.
– Нет, ты не пойдешь. Сначала ты меня выслушаешь.
Она дернулась и, услышав, что рвется рукав, прекрасный рукав ее изумительного платья, пришла в ярость.
– Сейчас же отпусти меня, Роберт.
– Нет.
Когда она стала вырываться, рукав оторвался на плече.
Приглушенный крик вырвался из его горла. И он угрожающе поднял руку. В следующее мгновение его рука больно ударила ее по плечу, и Линн покатилась со ступеней вниз головой в колючую изгородь из боярышника. Она услышала свой собственный крик, слышала, как завизжала собака, слышала громкий крик Роберта и подумала: «Мое лицо!» И поняла, что не следует смягчать падение при помощи рук, а вместо этого лучше защитить глаза.
– О, Боже, – простонал Роберт.
Когда он поднял ее, она кричала. Она содрала кожу с тыльной стороны рук, ног, она ободрала щеки… Она кричала.
– Я должен поднять тебя, – сказал он сквозь стиснутые зубы. – Если ты не можешь вынести боль, я вызову «скорую помощь».
– Нет, нет. Мы попытаемся… Мы попытаемся вытащить иголки сами. Я потерплю.
Энни не было дома, она осталась на ночь у подруги. А Эмили, должно быть, еще не было дома, в противном случае она уже услышала бы и прибежала. И Линн благодарила Бога за то, что дети не видят все это.
Она лежала, плача и всхлипывая, пока Роберт не принес из машины фонарь и не принялся обрабатывать ее пораненные руки и ноги, и пыталась не кричать. Он вытаскивал из ее тела одну колючку за другой. Только раз или два она громко вскрикнула.
Когда наконец он поднял ее и она стояла, покачиваясь в траве, они оба были покрыты потом и забрызганы каплями крови. Они молча смотрели друг на друга. Пытаясь двинуться с места, Линн случайно натолкнулась на узкую ступеньку и слабо застонала.
– Я вывихнула ногу. Я почти не могу идти.
– Я отнесу тебя.
Он поднял ее и нес легко, как ребенка. Он положил ее на постель и снял с нее одежду.
– Сначала мыло и воду, – сказал он. – Не бойся, я буду очень осторожен. Затем крем-антибиотик. Это все я сделаю до того, как вызову врача завтра утром.
– Я не собираюсь вызывать врача. Ты не вызвал бы врача для себя из-за растяжения связки ноги или какой-то колючки.
– У тебя было восемнадцать колючек. Я сосчитал.
– Все равно я не собираюсь вызывать врача, – настаивала она. Ей хотелось заставить его почувствовать свою вину, вину за израненные руки, сложенные на голой израненной груди, вину за ее разорванное желтое платье, которое лежало на полу, подобно грязному белью, вину за весь ужас этой ночи.
– Ладно, поступай так, как тебе нравится, – сказал он.
Когда она накрылась одеялом, он все еще стоял и смотрел на нее.
– Что ты хочешь? – прошептала она. – Ты хочешь что-то сказать.
Он опустил глаза и глубоко вздохнул.
– Да. Я был сердит. Однако я не толкнул тебя на изгородь.
– Ты толкнул меня. Ты собирался ударить меня, ты был в нескольких дюймах от моего лица.
– Я не был.
– Ты собирался, Роберт.
– Ты ясновидящая, что ли? Можешь предсказать, что кто-то собирается что-то сделать?
– Ты внезапно схватил меня за плечо и толкнул меня. И я видела твое лицо. Оно было искажено от ярости.
– Прежде всего, было слишком темно, чтобы ты могла видеть, искажено мое лицо или нет. Это ерунда, Линн.
Все, что хотелось ей, это лежать в темноте и отдыхать.
– Почему ты не оставишь меня одну? – заплакала она. – Есть ли у тебя сострадание? По крайней мере, позволь мне попытаться заснуть, если я смогу.
– Я не хочу беспокоить тебя, Линн. – Он направился к двери. – Я надеюсь, что ты сможешь заснуть. Я сомневаюсь, что смогу заснуть. Ужасная ночь. Эти ужасные недоразумения. Иди вниз, Джульетта. Перестань надоедать.
– Оставь собаку здесь. Я хочу, чтобы она была со мной.
Затем темнота заполнила комнату. Слабые звуки ночи были нежными, шелест листьев дуба под окном и легкое позванивание бирки на ошейнике Джульетты. Собака подошла к постели, поднялась и лизнула воспаленную руку Линн, как будто намеревалась успокоить ее; как всегда, успокоение принесло самые благодарные слезы. И Линн лежала спокойно, позволяя слезам стекать по щекам, чувствуя их прохладу. Через некоторое время собака с шумом бросилась на пол около кровати, слезы прекратились, и Линн закрыла глаза.
Но сон не приходил. Эмили еще не было дома. Возможно, очень поздно, думала она. Однако боль не позволяла ей повернуться и посмотреть на часы. Снизу доносился острый запах трубки, и она знала, что Роберт сидит на софе и смотрит телевизор или читает, или, может быть, просто тупо уставился в пространство. Не имеет значения. Она не хочет думать о нем вообще. Пока не хочет.
