Жена поневоле - Нинель Лав

Кира улыбнулась, ей было приятно его волнение и ревность, но успокаивать его она не хотела — пусть поволнуется немножко, позавоевывает ее.

— Я же у тебя особа впечатлительная и легкомысленная — позвал замуж миллионер в самом расцвете лет, вот я и соблазнилась: тут же выскочила замуж… От тебя, Шубин, предложения сто лет не дождешься, а так за эти сто лет я десяток раз успею замужем побывать.

— Кира! — голос у Павла стал хрипловатым и замороженным — от ревности «башню начало сносить», но он справился. — Шутка дурацкая!

— Ну, ладно, ладно, признаю и согласна — шутка дурацкая, но уж очень хотелось тебя позлить… — честно призналась Кира. — А что тебе доложили о моем браке?

— Что он фи-иктивный, — шумно вздыхая, «доложил» Павел. — Ты сама так сказала.

— Ну-у, если сама-а сказа-ала, — тянула Кира интригу, — значит фиктивный.

— А что ты тогда улы-ыбаешься?

— Откуда ты знаешь, что я улыбаюсь? — засмеялась Кира.

— Знаю, — пробурчал Павел.

Иногда он чувствовал себя рядом с ней не взрослым, серьезным мужиком, а неуверенным, разнюнившемся подростком, пытающимся загладить перед ней свою вину за ее несбывшиеся надежды и боящимся потерять ее навсегда. Она просила его собрать все силы на борьбу с болезнью, победить ее и стать для нее тем мужчиной, без которого она не смогла бы дышать. Так она сказала… Еще она просила его забыть прошлое и жить настоящим, а он не смог этого сделать и все вспоминал, и вспоминал, возвращаясь в прошлое, как они были счастливы вместе, как она его любила и не могла дышать без него, а он… Тогда в прошлом, он испугался ее самостоятельности, ее увлеченности, непреклонной воли и «железной ручки», с легкостью управляющей огромным конем, испугался ее постоянных отлучек и спортивных сборов, ее ежедневных изматывающих тренировок, после которых ей хотелось только одного: забраться в горячую ванну «да с молочком», и фанатичного желания стать «мастером спорта» по конному спорту, испугался запаха конюшни, от которого его мать воротила нос, когда он возвращался домой после поездки на конюшню, непонимания и осуждения людей, окружавших его, испугался за свою карьеру, и то, что она была гораздо талантлевее его — ей прочили большое будущее в спорте, — и она не отказалась бы от своего любимого дела ради его карьеры, может, только ради него самого… Он поздно понял, что это и было счастье: стоять рядом с ней, держать ее руку в своей руке и видеть любовь в ее счастливых глазах… А когда понял, она была уже замужем и растила дочь, его с ней дочь, и он подумал, что она счастлива с другим и не стал мешать, а оказалось, что она все это время ждала его, а он все не приходил, и она обиделась, и не простила… А когда Судьба снова свела их вместе, он стал инвалидом и ради нее, ради их будущего захотел встать на ноги, и уехал лечиться, а она снова вышла замуж… И теперь он не знал, как поступить: вернуться, чтобы узнать счастлива ли она с другим, или остаться, продолжить лечение, поверив ей на слово. Может и, правда, пора перестать жить прошлым, пусть и счастливым, но прошлым, отпустить его и простить самому себе, наконец, свою вину перед ней, навсегда стать самим собой — взрослым, серьезным мужиком и снова завоевать ее любовь, чтобы стать счастливыми вместе с ней…

— Меня сегодня мужчины целый день на руках носят, — довольно хвасталась Кира, — то вверх по лестнице, то вниз, то по дорожке к дому. Красота!

— Вот что, Красота моя, давай, ка, ра-ассказывай, куда ты опять вля-япалась.

Кира повертелась, повздыхала, настраиваясь на серьезный лад и вкратце рассказала Павлу в каком преступлении обвиняют Бурмистрова, кто и почему его подставил, как он думает, и что надо будет сделать в первую очередь.

— Кирочка, это не шутки — это серьезно.

— Я знаю, Пашечка, знаю, — вздохнула Кира и вытерла набежавшие слезы ладошками, — поэтому и пытаюсь отшутиться… чтобы тебя там, в далекой Германии, не волновать и чтобы не отвлекался на решение моих проблем, а лечился… Паш, а может, бросить здесь все к черту, нанять Вячеславу Львовичу самого лучшего адвоката, подключить Федина, твоих ребят, а самой взять девчонок и сбежать куда-нибудь… хотя бы в твою далекую Германию, к тебе под крылышко… Там то они нас с девочками уж точно не найдут… Конечно, это нечестно и трусливо так поступать, но как же мне быть? Что я могу сделать… я всего лишь глупая, слабая женщина, влезшая опять, не пойми во что, желая просто помочь человеку…

— Ни-икакая ты не глупая и не слабая, — бодрым голосом и стараясь говорить плавно нараспев, как учили, чтобы не заикаться, попытался успокоить ее Павел, понимая, что ей страшно. Очень страшно! И боится она больше за дочерей, а не за себя, хотя и за себя тоже боится. — Послушай меня, хо-орошая моя девочка, у нас есть недели две, чтобы во всем ра-азобраться и все по-одготовить. Если Вячеслав прав, и охота идет на его бизнес, то сразу пре-едпринимать они ничего не будут, — сначала все узнают: кто ты, откуда взялась на их голову и какие у тебя по-олномочия, что тебе досталось и как это все у тебя отобрать. Это все займет какое-то время и у нас будет отсрочка.

— Может, составить какой-нибудь документ о передаче всего имущества Вячеслава… своему любовнику, например, или…

— Давай остановимся на… любовнике, — невесело усмехнулся Павел. — Я готов взять на себя эту роль… все риски, к тому же заграницей им вряд ли удастся нас достать, да и свя-язываться они со мной и с отцом вряд ли отважатся.

— Надо сделать так, чтобы все узнали об этой передаче, — фантазировала Кира, чувствуя его поддержку, — попросить нотариуса составить черновик дарственной и оставить его на видном месте… пусть читают.

— А ты говоришь, что ты глупая — вон, как завернула.

— Это я от страха поумнела… Паш, ты не думай, что я трусиха и боюсь… я больше за девочек волнуюсь…

— Все, хватит!.. Успокойся!.. — Павлу и самому было страшно за них, так страшно, что он тут же забыл свою вину перед ней — опасность его женщине грозила здесь — в настоящем, и из разнюнившегося подроста моментально превратился во взрослого, серьезного мужика, уверенного и знающего, как поступать в таких ситуациях, и умеющего брать на себя ответственность за свои решения. — Значит, у нас есть две недели — нет, десять дней, на пятое