Кража в особо крупных чувствах - Дарья Волкова
– Интересно, почему?
– Не знаю. Он бросил трубку.
– Вы не перезванивали больше?
– Нет.
Таки Арсений был прав. У этой девушки есть характер, и еще какой.
– Какой же он все-таки гавнюк и слизняк, это ваш, с позволения сказать, пасынок.
– А как же ваша беспристрастность, Петр Тихонович? Где же она?
– Это вы еще не видели, как я танцую, – Петр встал. – Проводите меня, Элина Константиновна.
***
– Мы приедем завтра. Скорее всего, где-то в районе в шестнадцати ноль-ноль. Вы будете в это время дома?
– Постараюсь.
– Постарайтесь. Сейф не трогайте до завтра.
– Хорошо.
Надо было уходить, но Петра не оставляло чувство какой-то незавершённости. Ему странным образом казалось, что в игре, которую они вели сегодня с Элиной Конищевой, он не выиграл. А не выигрывать Петр Тихий не любил.
– Ну что, вы будете меня сегодня целовать?
Она вдруг улыбнулась. Какой-то странной, совсем другой улыбкой. Петру непонятно почему, но показалось, что грустной. Как будто Элина знала что-то такое, чего не знал он. О них двоих.
Так, нет никаких «них двоих».
Элина подняла руку и коснулась пальцами уголка своих губ. Петр вдруг обратил внимание, какие у нее руки. Для ее изящного телосложения – крупные, с длинными сильными пальцами. Такие при всем желании не назовёшь дамскими пальчиками. Это руки скульптора – вдруг подумал Петр. Что он знает о работе скульптора? Ни хрена.
Элина покачала головой. Отрицательно.
– Не буду. Зачем повторяться? Я придумаю что-нибудь новое, другое, чего с вами еще не происходило на допросах.
– Вам придётся постараться.
– Я постараюсь.
А все же разочарование почему-то кольнуло. Это почему это мы не хотим целоваться, а, Элина Константиновна?
***
– Чем нас порадовала вдовица?
– Иконами.
– Благословила? – хохотнул Арсений.
– Именно. Троеперстно. Точнее, пятиперстно.
– Ничего не понял! – честно сознался помощник. – Тут, кстати, криминалисты звонили по поводу завтра. И у них я тоже ничего не понял.
– Ты сядь. Я сейчас объяснять буду.
***
– Иконы… – выдохнул Арсений. – В сейфе. Охренеть. А брильянтов в стуле у них там в квартире нет? С дореволюционных времен?
– Я про янтарную комнату спросил.
– Тоже вариант, – ухмыльнулся Арсений. – Петр Тихонович, нам что-то надо с Поварницыным решать. Он сегодня приходил, домой просится. Отпускаем? Или запираем?
– Дилемма, – вздохнул Петр. – Жидковато у нас оснований для заключения в ИВС. Боюсь, прокурор не одобрит.
– Что вы, Петр Тихонович, вас прокуроры любят.
– Что я, девушка, что ли, чтобы меня любить. Меня только один прокурор любит, да и то, просто потому, что ему деваться некуда.
Арсений рассмеялся.
– Как у Павла Тихоновича дела?
– Сажает в поте лица. Ему только лопаты в руках не хватает.
– Хорошо, что сажает. А то обидно, понимаешь – мы их находим, арестовываем – а они потом отпускают! Так что с Поварницыным – закрываем?
Петр потер лоб, вздохнул. Отчего-то вспомнились слова Элины про бедного мальчика и факты его биографии.
– Отпускай под подписку о невыезде. Пусть едет в свой Оренбург и из-под маменькиной юбки – ни ногой!
– Понял.
***
Элина сидела у окна в своей излюбленной позе – положив подбородок на колено согнутой ноги. За окном сгущались сумерки. Уже довольно ранние. Незаметно подкралась осень.
Он завтра приедет. Этот хмурый неулыбчивый большой мужчина.
Следователь Петр Тихонович Тихий.
Когда он сегодня спросил: «Целовать меня будете?» – у Элины вдруг сильно забилось сердце. В этот момент она отчетливо поняла, что хочет его поцеловать. А еще больше – чтобы он ее поцеловал. Обнял своими большими сильными руками, прижал к себе и поцеловал.
В нем слишком много мужского. Запредельно много. Словно напоказ. Этот высокий рост, широкие плечи, сдержанность и какая-то будто нарочитая грубость. И даже профессия у него очень мужская. Суровая. Все вместе это оказывало на Элину просто какой-то сногсшибательный эффект.
Все дело в том, что в ее жизни не было таких мужчин. Да вообще никаких мужчин не было. Как там она думала недавно – сначала мальчики, потом старики. Из пионеров в пенсионеры.
Поэтому ее так ведет от Тихого с его зашкаливающей мужественностью и брутальностью. А ведь он, между прочим, подозревает Элину в убийстве. В убийстве ее собственного мужа. Только Эле теперь казалось, что он это сказал нарочно – что подозревает ее больше всех. Чтобы подразнить. Или чтобы посмотреть на ее реакцию. А на самом деле…
А на самом деле он, похоже, подозревает Женю.
Эля вздохнула, встала, пошла и достала сигареты. Она стала курить после того, как погибли родители. Валентин Самуилович ее за это журил, а то и вовсе отчитывал – и Элина, в конце концов, бросила. А теперь ее ругать некому.
Разве что Петр Тихий высказывает недовольство.
Да еще Женя заявил, что у нее сигареты очень вонючие. Да что бы он понимал.
Женя, похоже, и в самом деле мало что понимает. Теперь Элине думалось, что Валентина Самуиловича можно понять в отсутствии желания общаться с сыном. Женя был все же человек малоприятный – нытик со склонностью к склочности. Одно из самых неприятных сочетаний. Впрочем, как знать, каким бы вырос Женя, если бы его родители не развелись, или Валентин Самуилович бы больше принимал участия в жизни сына? А каким человеком стала бы сама Эля, если бы не осиротела в двадцать лет?
Никто не знает этого доподлинно.
Но одно Элина знала твердо – Женя не мог быть убийцей. Не мог. Но ее слово ничего не значит для большого хмурого следователя по имени Петр Тихий.
И имя ему подходит. Короткое и резкое. Как щелчок возведенного курка. А вот фамилия – нет, не подходит. Хотя... говорят, самые страшные люди – тихие. Про них никогда не знаешь, что они думают. Вот про Петра Тихого точно невозможно понять, что он думает. Как он ведет расследование, какие принимает во внимание факты? И к каким придет, в конце концов, выводам?
Элина вздохнула. И все же, несмотря на все сложности и неприятности с Женей, Элина была ужасно рада, что завтра увидит этого так странно волнующего ее человека – Петра Тихого. Пусть и в сопровождении каких-то там криминалистов.
Может быть, испечь чего-нибудь завтра? Ну, просто потому, что не пекла
