В глубине тебя - Фло Ренцен
— Да, — пожимаю плечами я.
— Эх, если б он хоть что-то с дома поиметь успел. Хотя бы раньше.
Он. Хорст может подразумевать только одного. И этот один, «он» — явно не Франк.
— Эм-м-м… да нет, вы знаете, нормально, по-моему, все, — говорю только. — Ну, есть проблемы, как всегда, и даже много. Но ведь новому владельцу не впервой осуществлять такой редевелопмент.
— Они не могут… не могут так поступить, — говорит Хорст, явно разволновавшись — и явно не придавая значения моим словам о редевелопменте.
— Что поделаешь? — развожу руками я, уже откровенно «плавая».
— Ведь недвижка, по сути, его. Дом его. Его этажка.
Так, хватит с меня. Рик — непонятый и кругом кинутый магнат-владелец многоэтажки, и когда-то на него шили-не дошили убойное дело. Где тут, думаю, скрытая камера.
Припоминаю, что Хорст вроде числится на фирме, обслуживающей здание. Однажды Рик прямо в глаза сказал про Хорста:
«Он тебе за стопку кого хочешь продаст. Или за две».
Только в оригинале он говорил не «стопка», а «Kurze», что есть не что иное, как «шот», если по-английски, да и по-«англо-немецки» — тоже.
Сажусь к Хорсту в закуток за замызганный стол «для своих» и, моргнув официантке, беру нам с ним Jägermeister. Припоминаю, что этот самый травяной бальзам Хорст пил в прошлый раз. Вздыхаю — отрава, но что ж будешь делать.
— Вы же не собираетесь увольняться от нового хозяина?.. Давайте, — говорю ему, — чтоб легче верилось, что с ними можно иметь дело.
— С ними? А с «вами»? — улыбаясь, чокается со мной Хорст.
— И с нами, — не улыбаюсь я.
И прошу не уносить бутылку.
Ох-х, вот эт-то гадость…
Так, вторую и ту, что за ней, ему придется пить одному. Искренне надеюсь, вернее, уверена, что ему плевать и просто наливаю ему еще.
В основной части бара уже собрался привычный контингент посетителей, такой, каким помню его еще с прошлого раза. К нашему дальнему, длинному столу никто не подходит, хоть тут уже битком, а у нас места много.
Хорст оказывается алкашом со стажем и затем наливает себе сам. Как будто понимает, что от него требуется лишь одно — вспоминать вслух.
— Недвижка его должна была стать, — поясняет он, предварительно опорожнив вторую, а за ней и третью. — Схема была у Вальтера такая. Давно была. Всегда была. Рик — он не дебил, вообще-то. На баб просто слабый. Жалостливый. Оно и понятно.
Понятно?.. Расскажи мне о том, что тебе уже столько лет понятно, старый ты хрен, прошу его мысленно. Потому что мне ни хрена не понятно.
Он не спешит, так поспешу я:
— Он же, Херманнзен… в Латвии с недвижкой крутил…
Хорст на минуту затаивает дыхание, вглядываясь в меня — ах, вон она я, значит, какая. Осведомленная…
Он зачем-то берет со стола явно скучающую здесь пепельницу, в которую Рик «курил» когда-то, и вертит ее в руках.
— Крутил. В Кенигсберге. То ли из Латвии, то ли из Литвы — пес его знает. Кому потом все досталось — никто не в курсе. У Вальтера своих то ли не было, то ли они связываться с ним не хотели. А ему в Литве… или в Латвии… чтоб фирму открыть, покупать-продавать переводчик же нужен был.
— Да, она… — я не знаю имени, но знаю профессию, — …работала переводчицей.
— Он и подобрал Ингу с пацаном. В Берлин вытащил. Женился даже на ней. Решил, что Рик будет типа его наследник. Усыновил его. Фамилию свою дал.
Он опрокидывает следующий шот, будто чтобы обмыть столь знаменательный шаг.
Продолжает:
— Тяжелый был мужик. Мурый. Только Рик сам-то тоже не из простых. Да если б мне не сказали, я б вообще решил, что он родной сын ему был. Мог быть в легкую. Характером в чем-то был, как Вальтер, только… мягче, что ли. Рожей даже на него был похож, а может, это просто на фоне матери так казалось… мать-то его темненькая была. Тогда он молодой дюже был, яйца отращивал. Они жили. Не всегда плохо — бывало и прямо нормально. Но бывало и что Вальтер, нет-нет, лупцевал Ингу. Пацан терпел, вернее, терпеть не терпел, поэтому тоже отгребал. По-жесткому. Никому не жаловался, но все знали. Инга терпела. Красивая была баба, умная. Образованная. Он ее работать погнал, пристроил секретаршей… Она работала, ничего… Получше, наверно, чем там, в Латвии… Не знаю, чем ей там в девяностые пришлось кормиться… сына кормить… Наверно, возвращаться туда не хотела. Потом Вальтер забрал ее с работы… Приревновал, наверно. Лучше, говорит, пусть дома сидит. Она-то сюда приехала только, думала, он ее по музеям тут, в Берлине, поводит — а он все не водит… Вот она как-то пошла сама, так он ей потом таких музеев надавал… музеев… не хрен, мол, самой по музеям шляться… Нет, это редко бывало, но Вальтер, когда бухал люто, так ее размазывал… при всех мог сильно так ударить…
Меня тоже размазывает и расплющивает, и молотит, молотит что-то…
Надо как-то разровнять, заполнить чем-то эти вмятины, и я тоже опрокидываю внутрь шот Jägermeister. И ничего не чувствую. Не действует совсем — только звякает в памяти:
«Пацан при чем»…
— Наверно, боялась она его, а может, сына хотела пристроить… через него чтоб… через Вальтера… или все до кучи… Он-то… Рик… понавытворял тут тоже, чего уж… вляпывался часто в разное с пацанами — бывало дело… Но Вальтер не спускал ему. Выучил. Он… Рик… «механика-строителя металлоконструкций» сделал на «Мюллере» в Шпандау — это все знали, — «бредит» старик, будто сам только что «сделал».
А может, даже… любила?.. — думаю «про свое». И не таких любят… Да как бы там ни было…
— Да как бы там ни было — после «Мюллера» Рик учиться пошел… Только куда — не спрашивай, не скажу — сам не знаю.
А тут, думаю, я знаю побольше твоего — но только киваю понимающе.
Хорст думает, я ему киваю, а я не ему киваю. Я самой себе киваю — знали бы на Котти, этом отстойнике, про его специальность — кто знает, под что припрягли бы. И под что собирался припрячь его отчим.
Он уже пьяный в дупель, но некоторые вещи даже по самой жуткой пьяне сидят у него четко да на таких полочках, на которых, видно, по гроб жизни будут сидеть:
— А
