Татьяна Веденская - Счастья тебе, дорогуша!
Часть вторая
«Кариной масквич»
1
«I am with this idiot»[2]
Красиво жить не запретишь, но не каждому это удовольствие по карману. Красиво жить на одну зарплату сложно, а в чудеса нас приучали верить еще с детства. И хотя примерно лет в девять (в крайнем случае) мы все-таки узнаем, что Деда Мороза не бывает, у некоторых на всю жизнь остается смутная и ни на чем не основанная уверенность, что именно им-то и должно повезти. Причем обязательно, и обязательно больше, чем другим. Всем остальным господь Бог намерял черного хлеба, а именно ему – беленький, с черненькой икрой. Но жизнь все расставляет по своим местам, справедливо раздавая всем Сенькам по шапкам. Примерно это случилось и с моим мужем Кешкой во времена лихих девяностых, когда каждый мечтал стать миллионером, даже сидючи в каком-нибудь НИИ, перебирая колбы. И между прочим, история знает такие случаи! Удавалось же кому-то, так почему бы не мне? И люди, переполненные такого рода мечтами, открывали фирмы, нанимали бухгалтеров и начинали перепродавать пиво из Бельгии фурами в России, провозя его через таможню (не безвозмездно, конечно) как не облагаемый ничем лом стекла. Деньги на этих и тому подобных операциях делались громадные, интеллекта они не требовали, так что доморощенных миллионеров становилось множество. И чего делать с деньгами дальше, они часто не знали. Главное правило бизнеса – не так сложно заработать, как сохранить, – не знал никто. Может быть, именно от этого и были все беды?
Кешка мечтал заработать миллион, построить дворец и поставить там меня принимать именитых гостей в дорогих костюмах. В мечты мои он меня особенно не посвящал никогда, да и вообще, говорили мы с ним очень мало. В основном о том, куда поехать на выходные и что приготовить на ужин. На этом список наших общих интересов в общем-то заканчивался. И о его мечте про дворцы и мосты хрустальные я узнала довольно поздно, о чем, признаться, сильно сожалела.
Я в те годы вела жизнь беззаботную и приятную, как и положено женщине, которую обожают, с которой сдувают пылинки и лишь иногда трогают руками, чтобы не слишком повредить. Я скучала, общалась с огромным количеством подружек, увлекалась то психологией, то эзотерикой, то еще какой ерундой, особенно если в чьем-нибудь приятном обществе. Стоит ли говорить, что после того, как Кешка все-таки не дал мне от себя уйти и жить жизнью, может быть, не столь приятной, но зато подлинной, я с удовольствием и безо всякого зазрения совести заводила романы, если на то был повод. Помнится, примерно в то время, пока Кешка старательно сколачивал свою первую сотню, как он говорил (сто тысяч долларов, соответственно), в меня страстно и неожиданно влюбился Виноградов. Ненадолго, этот роман длился около трех месяцев. Он сбегал от своей малопривлекательной после родов супруги ко мне. И после страстных объятий, любви на его даче Виноградов закуривал и говорил:
– Ты просто умопомрачительная. Перед тобой невозможно устоять.
– Это точно, – не возражала я, хотя, положа руку на сердце, я ни разу не заметила, чтобы он и пытался. В смысле устоять. Даже ради своего друга и хорошего, в общем-то, парня Кешки Дорофеева. Тогда Виноградов не считал супружескую измену чем-то таким, из ряда вон. Зато теперь он был примерным семьянином, любящим мужем и верным другом. А меня предпочел стереть из памяти вместе со всеми досадными и теперь такими лишними подробностями о страстных объятиях на его даче.
– Так что с Кешкой-то случилось? – нетерпеливо поторопила меня Жанка. – Я уже поняла, что ты была женщина веселая. А что с квартирой-то?
– С квартирой все просто. Пока мы с Виноградовым кувыркались, Кешка разрабатывал глобальный план, как из его ста штук, которые он сделал на пиве, сделать миллион. Ну, или хотя бы пол-лимона. И желательно побыстрей, – добавила я.
– И он придумал? – кивнула Жанна.
– А то как же. Нашлись добрые люди, посоветовали вложиться…
– В МММ? – быстро среагировала она. – Во «Властелину»? Я сама чуть не вляпалась туда.
– Не-ет. Мой Кешка не такой дурак.
– Нет?
– Нет. Он дурак еще больше. Он идиот. Хотя во «Властелину» и «Хопер Инвест» он не верил сразу. Но у него завелся дружок. Я помню, он пару раз даже приходил к нам домой. Комитетчик, с погонами. Он очень интересно разговаривал, никогда не отвечал ни на какие вопросы. Я толком даже не знаю, как его звали. Ни фамилии, ни отчества. Только Мишаня. Просто Мишаня такой, лет шестидесяти.
– И что Мишаня? Предложил выгодно вложить?
– Не то слово, – кивнула я. – Очень выгодно. Сказочно. Дело в том, что немчики (те, что в Германии) очень страдали без своих произведений искусства, что были у них так печально изъяты после войны. В конце концов, война уже давно кончилась, у русских бардак, зачем им столько хороших картин и скульптур? Они вообще в этом ничего не понимают, эти русские. И немчики предложили одним людям, Мишаниным хорошим знакомым, выкупать в России какие-то произведения искусства обратно в Германию, чтобы немчики не потеряли своего народного богатства. Сохранили, так сказать, для будущих поколений. Немчики за это вваливали совершенно фантастические деньги, а Мишанины добрые друзья справедливо решили, что деньгам этим в бюджете делать нечего. Пропадут они там безо всякой пользы. И стали они платить музейным работникам, договариваться с ними то по-хорошему, то по-разному и под шумок, пока в стране бардак, выкупали на немецкие денежки русские вечные ценности из музеев и без лишней суеты возвращали их на законную историческую родину. Только одно «но» – немчики платили по факту. Вы нам картину, мы вам миллионы. Нужен был капитал, чтобы договариваться с музеями. Вот в эту-то теплую компанию и позвали моего Кешку.
– А что, схема, между прочим, очень даже интересная. И прибыльная! – хитро улыбнулась она. Мы на несколько минут прервались, чтобы оголить пятые точки и получить очередную порцию антибиотиков и невесть какой еще дряни от медсестры. Она строго посмотрела на нас и спросила:
– Девочки, таблетки пьем? Горло полоскаем? Ноги в тепле?
– Конечно! – весело и бодро отрапортовали мы. – А когда нам уколы перестанут колоть? А то никакой попы не осталось! А куда нам, женщинам, без попы? (это Жанкина реплика, не моя, я бы постеснялась, но ей все было нипочем).
– Когда врач решит, – с непререкаемым авторитетом заявила медсестра и всем своим видом показала, что она нас с нашим весельем не одобряет. Пришли болеть – так болейте. Лежите, спите, можете стонать. Но улыбаться? Мы переглянулись, дождались, пока она уйдет терроризировать соседние палаты, и тихо почапали на прогулку по коридору. Курить.
– Предложение было бы выгодное, если бы только это была правда, – продолжила я, затягиваясь моей супероблегченной сигаретой. Легкие моментально не одобрили, скукожились и отозвались кашлем. Самое плохое в моей болезни было то, что я ею действительно болела. Вот в детстве все болезни были не более чем поводом не ходить в школу. Кашли, сопли и прочие температуры я не замечала. В крайнем случае сладко и уютно дрыхла в температуре. Но никогда раньше я не чувствовала себя больной, а вот сейчас чувствовала.
