Наваждение Монгола (СИ) - Гур Анна

Тихий шепот розовых губ прямо мне в рот, а у самой пелена похоти в глазах. Провожу пальцами по тонким ребрам, обрисовываю косточки на спине.

– От страха так не трепещут…

Хрипом из сухого горла и губы ее вновь на пробу, вдыхая тонкий аромат сладковатый, нежный, с примесью геля для душа, который только оттеняет мягкий запах девичьего тела.

Всхлипывает, стонет и пальчики впиваются в мои плечи, проводит ноготками, только раззадоривая, играя на струнах желания. Реснички трепещут в такт участившемуся дыханию.

Поцелуй, грубый, бесконечно долгий, до адового желания и огня в паху, до темноты и танцующих мушек перед глазами, до звона в ушах.

Ее стон, надрывный, отчаянный.

Легкий ответ, движение губ, как дуновение ветерка.

Чувственность, которую я ощущаю в ней, и каждое движение ее влажных губ в ответ вызывает взрывное, гремучее возбуждение. Итогом стоп-кран, который дергаю, отдирая от себя девчонку. Взгляд Ярославы как лезвием, затуманенный, полный смятения.

– Так сладко просишь не трогать…

Совершенно другая. Непохожая. Но морок окутывает и на мгновение утягивает в прошлое. Отдается под ребрами бешеной болезненной пульсацией.

В моих руках другая, не та, которую потерял, но на секунду кажется, что одно лицо и за это необыкновенное сходство хочется сжать пальцы на тонком теле невесты Айдарова, вдавить в себя сильнее, потому что грудную клетку разрывает на части от боли, от того, что рана сковырнулась.

Машу головой, пытаюсь выбить морок.

Как при горячке тону в воспоминаниях последних часов, гоню от себя наваждение.

– Ты поехал крышей, Гун…

Проговариваю сам себе.

–  Больное воображение.

Опять вглядываюсь в тонкие черты.

Думал, что решу вопрос по-быстрому. Игра перестала быть развлечением, потерял грань, изменил собственному плану.

Впервые не привел приговор в исполнение…

Пожалел…

А эта девочка ответила на поцелуй, робко, нежно, но ответила, и меня пробило, унесло. Когда рукой вонзился в шелковые влажные пряди, притянул к себе.

Чешу бородку по привычке, ищу выключатель эмоций и не нахожу.

Пальцы жжет от нестерпимого желания прикоснуться, поворачивается на бок, убираю пряди, упавшие на ее лицо. Девчонка вздрагивает, распахивает огромные глаза, смотрит на меня затравленно, прижимает одеяло к груди и отползает в сторону.

– Не прикасайся…

Тру переносицу. Детский сад какой-то. Достает.

– Хватит скулить и шарахаться. Если бы я хотел тебя взять, то, согласись, ты уже была бы подо мной.

Проговариваю ровно, намеренно грубо, чтобы дошло наконец. Распахивает глаза шире. Сама поправляет длинные прядки, которые все время мешают.

Привлекает блеск ее глаз. Болезненный какой-то. Подмечаю, как выступила испарина на лбу и ложбинке меж аккуратных холмиков груди, где она побелевшими от напряжения пальцами держит одеяло.

– Тогда отпусти меня, выброси на дороге, я сама до дома дойду.

– Занятное предложение. Захочу, чтобы пропала без вести, так и сделаю…

Выдыхает шумно, обессиленно падает обратно на подушку, в изнеможении прикрывает глаза. Напрягаюсь, подаюсь вперед и накрываю ладонью лоб, горячий.

– Везет тебе, невеста, как утопленнице.

Беру тонкое запястье, нащупываю пульс, считаю бешеные удары, фиксирую, как тяжело дышит. Скольжу пальцами по руке вверх к тонкой шее с бьющейся венкой, накрываю ладонью.

Замираю, прислушиваясь. Даю время девчонке привыкнуть к моим прикосновениям и не шарахаться.

– Плохо. 

Оставляю Ярославу, выхожу из спальни, спускаюсь по лестницам и иду в кухню.

Рения ложится поздно, может, и не спит вовсе, бессонница приходит с возрастом.

– Господин.

Подрывается с места, стоит только ступить во владения старой кухарки.

– Девушка наверху. В спальне. У нее жар. Помоги ей.

Кивает безмолвно, склоняет голову, обмотанную черным траурным платком. Собирает необходимые лекарства из аптечки в сумку и выходит.

Когда-то давно, до того ада, который пришел в жизнь этой женщины отняв все, что можно, тетушка Рения была врачом.

Морщусь.

Воспоминания о былом захлестывают, бередят раны.

Наполняю бокал и делаю глоток. Сажусь за стол. Прикрываю глаза. Пытаюсь расслабиться, но не получается.

Ощущаю неудовлетворенность и напряжение во всем теле и вспышкой, как со стороны, вижу кадр из своего прошлого.

Хлопья снега падают с серых небес, заползают под воротник и холодят кожу. В этих краях зима выглядит уныло, как и серая стена, опоясывающая территорию с яркой табличкой – «Вход воспрещен».

Как только за спиной лязгает железная дверь, делаю глубокий вдох.

– Свобода…

Оборачиваюсь, бросаю последний взгляд в сторону серого здания с решетками на окнах, охраной и колючей проволокой.

Здесь я провел несколько лет. За убийство. Которое не совершал.

Прикрываю глаза, вдыхая опьяняющий воздух. Все такой же пропахший бензином и испражнениями, но для меня по эту сторону решетки дышится иначе.

– Гун! Мой Гун!

Вздрагиваю. Распахиваю глаза.

Девушка с длинными волосами, ставшая женщиной подо мной, бежит ко мне навстречу, улыбается счастливо, а у меня сердце останавливается, сжимается безумной тревогой.

Как на повторе слышу мягкий голос, наполненный облегчением:

– Как же я тосковала… Дождалась…

Протягивает руки, от объятий нас отделяют считанные секунды.

Сердце пропускает удар, предвкушаю, как зароюсь в черные пряди и прижму ее к груди, и почти...

Почти… успеваю…

Звон разбитого бокала отрезвляет. Смотрю на пальцы, рана на ладони опять открылась и кровит, заливая осколки.

Зуб за зуб. Кровь за кровь.

Ты уничтожил все.

Я буду брать то, что дорого для тебя.

Начиная с невесты…

Что так похожа – непохожа на ту, которой больше нет…

Глава 9

Ярослава

Тяну на себя одеяло, обматываюсь им и все равно дрожу. Холодно так, что зуб на зуб не попадает.

Надеяться на снисхождение – сумасшествие.

У меня температура, знобит всю, а Монгол просто разворачивается и уходит, оставляет меня один на один со всеми страхами. Смотрю в мощную спину мужчины с какой-то детской обидой.

Видно, от жара у меня кисель в голове.

Я жду человечности от похитителя, безжалостного и опасного мужчины, у которого одна цель – уничтожить каждого, кто попадется на его пути мести, и ему плевать, кого переломает на этой дороге. Я всего лишь инструмент в руках Монгола…

Накрываюсь с головой. Опять плачу, накатывает едкий ком в груди.

– Я справлюсь. Обязательно.

Только в далеком детстве, когда мама была жива, меня ждал чай с малиной и тепло любящей души в секунды, когда действительно плохо.

Засыпаю, наверное, а точнее, падаю в спасительное забытье, которое нарушается очередным щелчком двери.

Комнату освещает мягкий свет из коридора. Вздрагиваю, готовая вновь увидеть Монгола, но в спальню заходит морщинистая женщина.

На голове у нее что-то наподобие тюрбана. Сначала этот головной убор пугает, когда свет падает со спины, кажется, что ко мне зашло чудовище из кошмаров, но проморгавшись, понимаю, что пожилая женщина чуть шаркающей походкой направляется ко мне и включает прикроватную лампу, расположенную на тумбочке у изголовья кровати.

Даже такой мягкий свет вызывает резь в глазах, подрываюсь и хватаюсь за голову, в висках простреливает со страшной силой.

Женщина прищуривается, внимательно рассматривает меня.

– Тише-тише, кыз, – проговаривает с акцентом, довольно ярким, – я пришла помочь, не бойся.

Роется в саквояже, который ставит на кровать перед собой.

– Где у тебя болит?

Поднимает руки, и я вижу зажатый в старческих пальцах стетоскоп.

– Везде. Все тело ломит.

– Я послушаю тебя.

– Зверь решил послать ко мне врача с помощью?! – тяну губы в улыбке, но женщина не отвечает, она сноровисто откидывает покрывало и тянет меня, заставляет сесть. Старческие пальцы оказываются необыкновенно цепкими и сильными.