Гарольд Карлтон - Жертва
— Мне нужна передышка, чтобы отдохнуть от тысячекратных повторений каждый день «Кто я?», Санти. — Он застонал. — Обещаю, что вернусь. Я не брошу ее.
— Когда ты уезжаешь, Марк? — спросил Санти.
— Через несколько дней, наверное. Обещаю, что я вернусь.
Санти, улыбаясь, покачал головой:
— Тебе не нужно ничего обещать мне, Марк. Я не могу смириться с поражением, поэтому я остаюсь. У меня есть небольшой участок земли возле дома, я продам его. Может быть, начну работать вместе со своим другом, у которого своя галерея в Пальме. Так что я смогу быть с твоей матерью каждый день или почти каждый день. Я присмотрю за ней.
Марк кивнул.
— Может быть, нам придется просто смириться со всем этим, — предположил он. — Хорошо, что она не страдает от боли, что она сама не сознает, что происходит.
Они грустно попрощались, словно неубежденные собственными аргументами.
На следующий день Марк стал готовиться к отъезду, стараясь не чувствовать восторга по поводу возвращения на Манхэттен — старый, добрый, грязный Манхэттен с ревущими сиренами, попрошайками и сумасшедшими — в жизнь!
День или два они обсуждали, не перевезти ли Марчеллу на отдельную квартиру с личной сиделкой, но потом решили оставить ее с другими людьми, в меньшей изоляции.
В свой последний день Марк сидел, держа ее за руки, ловя ее странный взгляд.
— Завтра я уезжаю, мамочка, — сказал он. — Я уезжаю. Может быть, никогда не вернусь. Потому что мне невыносимо видеть тебя такой! Я думал, что смогу помочь тебе, но это только разрушило меня самого. Пожалуйста, постарайся понять. Если бы я знал, что это поможет, я играл бы тебе на пианино до второго пришествия!
Он уселся за пианино и в первый раз за все время заиграл Гершвина. Он повернулся к ней, закончив, и обнаружил, что глаза ее лихорадочно бегают, губы беззвучно шевелятся, как будто она обеспокоена, почему больше не звучит Шопен.
Он нарочно сыграл самую худшую импровизацию джаза, какую только мог придумать. Она мотала головой из стороны в сторону.
— Мама, кто я? — закричал он. — Кто я?
Он выскочил пообедать с Санти в ближайшем бистро, но в три вернулся к Марчелле.
— Завтра я улетаю, — заявил он, глядя в ее безучастное лицо. — И никогда не вернусь сюда к тебе, пока ты не скажешь мне, кто я? Кто я?
Она уставилась на него. Показалось ли ему или и вправду в ее глазах мелькнуло отражение мысли? Не слишком ли он привык к ее состоянию, что даже малейший проблеск в ее глазах кажется ему сигналом? Он сел у нее в ногах, взял ее руку в свои.
— Завтра я уезжаю и не вернусь к тебе. — Весь день он играл ей только Гершвина и джазовые импровизации, после каждой пьесы оборачиваясь, чтобы посмотреть, не изменилась ли ее реакция.
— Итак, ты в самом деле покидаешь нас? — спросил Санти.
Марк кивнул, глядя на него.
Caнти присоединился к нему в семь вечера, когда сумерки уже опускались на остров. Марк сидел рядом с Марчеллой, держа ее за руку, ожидая, не пожмет ли она его руку в ответ.
— Итак, ты в самом деле покидаешь нас? — спросил Санти.
Марк кивнул, подняв на него глаза.
— Теперь уже ради моего собственного здоровья, — сказал он. — Может быть, вернувшись в Нью-Йорк, я восстановлю свои силы и вернусь сюда, чтобы продолжать наши занятия с ней. Не знаю… — Он поднялся.
— Попробуй еще раз, — нетерпеливо прошептал Санти, теребя его. — Последний раз, сделай усилие. Я не теряю надежду…
Марк обхватил руки Марчеллы.
— Я ухожу от тебя! — закричал он на нее. — Я не вернусь, никогда не вернусь! Я уеду завтра в Нью-Йорк, если ты мне сейчас же не скажешь, кто я. Ну, кто я?
Санти ловил выражение на лице Марчеллы. Глаза ее обвели комнату. Рот ее приоткрылся, как будто она подыскивала слова. Казалось, она пытается понять.
Марк отпустил ее руки и подошел к пианино.
— Помоги мне выкатить его, — попросил он Санти. — Может, если она увидит, что мы забираем инструмент, это расстроит ее. Я уверен, что ей нравится музыка. — Он раскрыл дверь, и они вдвоем принялись выкатывать пианино из комнаты, пыхтя от усилий.
Марчелла внезапно поднялась, глядя на них, словно протестуя.
Глаза Санти расширились.
— Она хочет оставить пианино! — закричал он. — Ах, Марк, она поняла!
— Продолжай вытаскивать, — зашипел на него Марк. — Не останавливайся! Мы уходим от тебя, мама! Мы никогда не вернемся! Больше не будет музыки. Я уйду от тебя навсегда, если ты не скажешь, кто я такой. Кто я? Кто я?
Она очень медленно начала осознавать, что она отчего-то стоит. Потом у нее появилось такое ощущение, как будто она своими ногами выходит из какого-то затянувшегося кошмара. Такой долгий кошмар, что целые месяцы она провела в темноте. Она смотрела на двух мужчин, выталкивающих большой черный предмет от нее через проем в стене. Она спала с открытыми глазами много дней. И последние часы она точно так же спала, хотя что-то в ней сопротивлялось тому, что они делали. Звуки из этого большого ящика были такими мягкими, обволакивающими. Казалось, она начала понимать, хотя он выкрикивал их уже много часов, угрозы одного из мужчин. Уходят. Никогда не вернутся. Почему это должно волновать ее? Тогда она потеряет звуки, которые получаются, когда этот мужчина садится за большой ящик и нажимает на белые и черные планки. Звуки, похожие… она нахмурилась… на музыку? Играют на… пианино! Она нашла имя. Все имело свое имя, слово! Она забыла, как разговаривать! Как пользоваться своим голосом. Молодой мужчина страшно напоминал ей кого-то очень любимого — ее сына! И другой мужчина — она и на него не могла смотреть, не почувствовав эхо, отголосок памяти, как будто и он был кем-то очень важным в ее жизни.
Они уходят от нее, лишают ее своего присутствия, к которому она так привыкла! Она почувствовала что-то вроде гнева, испорченного наслаждения, — чувства нарастали в ней, но ее голос, необходимый атрибут, которым она совсем забыла как управлять, клокотал у нее в горле и заставлял ее разразиться криком, так, чтобы они услышали ее и не покидали ее. Это был ее сын, и внезапно она поняла, что он кричит. Он уйдет от нее навсегда, если она не ответит на вопрос. На вопрос «кто я такой?».
На мгновение она испугалась, встряхнула своей одурманенной головой. Как же ответить? И где она находится? Она беспомощно оглядела пустую комнату, которую совсем не знала. Возможно, если она остановится и не будет двигаться, кружащиеся в ее голове мысли улягутся и слова вернутся к ней. Она подождала. Разумеется! Он часто задавал ей этот вопрос, и она не раз говорила ему в ответ: «Свет моей жизни!» Если она сумеет сложить звуки в слова, если она сумеет произнести их, она сможет остановить их, они не уйдут от нее.
