Мейвис Чик - Антракт
— Кто?
— Эта женщина?
— Не твое дело.
— Господи, Джоан!
Теперь я разозлилась. Почувствовала настоящий гнев. И вжилась в роль, которую играла.
— Это гораздо лучше, чем все, что было у меня с тобой. Больше нежности и внимания. Просто чудесно! Намного проще и полезнее для здоровья.
— Для здоровья? Джоан, кто из нас сошел с ума? Это полностью противоречит здоровому…
— О нет, это именно просто и полезно. Нет страха забеременеть, так ведь? Нет нужды рисковать заработать тромбоз, принимая таблетки. Никаких переживаний по поводу нежеланных детей…
Теперь уже ничто не могло меня остановить. Я кричала. Это случилось впервые с тех пор, как он ушел, — даже самые неуправляемые ученики не выводили меня из себя. И я чувствовала облегчение и в то же время ненавидела Джека за то, что он стоит здесь и заставляет меня кричать. Оттолкнула его и прошла в холл.
— Тебе лучше уйти.
Джек подошел и обнял меня, а я затряслась от невыносимой душевной боли. Он посмотрел на меня с жалостью, как на ребенка в приступе гнева.
— Это не выход для тебя. Успокойся, расслабься. Я слишком рано заговорил о… нас. Тебе было очень тяжело. Я позабочусь о тебе и больше никогда не оставлю…
— О нет, ты снова сделаешь это…
Я оттолкнула Джека так сильно, что он стукнулся о стеллаж и сбил на пол обломки щетки и книгу. Он хотел поднять их, но я крикнула, чтобы он не смел прикасаться к этим вещам! Он схватил меня за плечи и притянул к себе удушающей медвежьей хваткой — это было уж слишком: излишняя фамильярность, сильный полузабытый запах, чрезмерно большое искушение. Я слышала, как рвутся страницы — Джек топтал каблуком том Лоуренса, — и в беспорядочной череде мыслей, пока он удерживал меня, бормоча ласковые слова и целуя в макушку, размышляла об объяснениях, которые предстоит давать Робину Карстоуну, потом об обломках щетки для волос. Пары алкоголя витали повсюду.
— Тебе не нужна такая любовь, — шептал он, — тебе нужен я.
Надменные нотки в его голосе помогли мне вернуть самообладание. Я перестала отбиваться и ругаться и поступила именно так, как делают дети, когда капризничают: задержала дыхание и замерла.
— Вот и хорошо, — обрадовался Джек, — так гораздо лучше. Теперь посмотри на меня.
Я подчинилась. Он улыбался. Думал, что одержал победу. Я отстранилась и сказала:
— А теперь убирайся.
Он продолжал улыбаться и вкрадчиво произнес:
— Что ты там говорила о таблетках и здоровье? Дорогая, у тебя в голове полно глупых мыслей, вот и все…
Я отошла от него еще дальше — к входной двери — и уже открывала ее.
— Это лучше, чем ребенок в животе, — заметила я. — Как думаешь?
Он рассмеялся, но несколько смущенно. Самонадеянная свинья.
— Так что ты имеешь в виду?
Разговор становился опасным.
— Джек, иди отсюда. Ладно? Просто иди, хорошо? — Я отодвинула засов, но он вернул его на место.
— Какого черта ты упомянула про ребенка в животе? — Он стоял, прислонившись к двери и скрестив на груди руки, и продолжал иронически улыбаться.
В ответ я тоже иронически улыбнулась:
— А ты разве не знаешь?
Сияние безукоризненных белых зубов.
— Знаю что?
— Когда я приходила к тебе в гнездышко твоей маленькой веселой девушки из Ноттинг-Хилла, я была беременна…
Думаю, во всех нас под благородной наружностью таится стремление к власти. В течение нескольких секунд я обладала ею, и чувство это, как говорят поэты, было сладостным.
Джек больше не играл. В его глазах читалось вполне натуральное недоверие. Ужас, отразившийся в их голубизне, не был поддельным. Он посмотрел на мой живот, потом снова взглянул в лицо.
Я похлопала по плоскому животу и сообщила:
— Все в прошлом.
Силы покинули Джека. Руки безжизненно опустились, он посмотрел на меня и сказал:
— Бедный ребенок…
— Кто именно? — поинтересовалась я. — Я или маленький белковый сгусток, от которого я избавилась?
— Ты… Сделала… Что? — Он произносил все слова как будто с заглавной буквы.
— Ты слышал.
— Я тебе не верю.
— У меня где-то сохранилась справка от врача. Хочешь взглянуть? Подожди секунду, я найду…
Жестокость была так сладостна. Как долго я подавляла в себе желание нанести ответный удар, необходимость окропить рану от потери ребенка слезами ярости изменника! Я сберегла большую часть накопившейся во мне желчи для одного жестокого поступка. И, не испытывая ни капли жалости, была готова совершить его.
— Ты наверняка лжешь!
Женская добродетель и хорошее воспитание… это могло бы вынудить меня кивнуть. Но я покачала головой, поклявшись себе, что он должен страдать не меньше, чем я.
— Почему ты мне не сказала?
— И что? Ты со своей ирландкой предложили бы усыновить его? Или как?
— Я бы никогда не ушел от тебя, если бы знал.
— Тогда ты уже сделал это.
Джек начал плакать. Сначала послышалось слабое хныканье, потом настоящие истерические всхлипывания. Изобретательность добавила сладости этому моменту.
— Это был мальчик, — добавила я. — Толстенький маленький мальчик. Они вынули его из меня и положили в таз. Его сердце перестало биться, и его отправили в мусоросжигатель.
Джек закрыл рот руками. Я подтолкнула его. Он поддался легко, как тонкая осиновая веточка. Я открыла дверь.
Легкий западный ветерок принес прохладу в холл; посаженная мной жимолость разрослась без надлежащего ухода, она раскачивалась и шумела на ветру, а первые цветки уже распустились на солнце. Я потрогала и понюхала один цветок, мне удалось различить запах, хотя и очень слабый. Я знала, что теперь каждый раз, прикоснувшись к жимолости или вдохнув запах ее цветов, буду вспоминать этот замечательный и горький момент. Я подвинулась, чтобы Джек мог пройти мимо. Он закрывал руками лицо.
— Полезнее для здоровья, — повторила я. — Понимаешь, что я имею в виду?
И закрыла дверь.
Если я и должна была пережить раскаяние, у меня на это не оказалось времени. Сразу после того как захлопнулась дверь, раздался звонок телефона. «Выход со сцены налево», — пробормотала я, утирая пот с лица. Глубокий вздох. Я подняла трубку. Естественно, это была моя мать. И я переместилась из трагедии в комедию безо всякой передышки, даже без антракта.
— Привет, дорогая.
— Здравствуй, мама.
— Какая у вас погода?
Спасибо, Господи, за банальности.
— Очень тепло.
— И у нас тоже. Это так не похоже на Эдинбург. Твой отец просто увядает в жару. Ведь в банке нет кондиционеров, ты знаешь.
