Вирджиния Эндрюс - Паутина грез
Я кивнула. Его голос не был сердитым или обиженным, просто немного грустным.
Музыка смолкла. Таттертон подвел маму к нашему столику и сразу стал прощаться.
— Вечер удался на славу! — сказал он. — Теперь попутного вам ветра.
— Благодарю, — невозмутимо отозвался отец. — Надеюсь, вы хорошо провели время.
— Ли, — обратился ко мне Тони, — не злоупотребляй солнцем. Спокойной ночи. — Он подошел к маме. — Джиллиан, всего наилучшего.
— Я провожу, — предложила мама и быстро встала.
Они вышли.
Отец проследил за ними ледяным взглядом. Я непроизвольно потянулась к нему и крепко сжала руку. Он улыбнулся мне, будто говорил: «Порядок! Не бойся!», — а я все равно ощущала под сердцем тяжесть. Зловещие предчувствия охватили меня. Я, как старый морской волк, почуяла приближение шторма. Не задраить ли люки?..
Глава 4
Испытание морем
Около года назад мама сказала, что, если отец хочет, чтобы мы сопровождали его в круизах, он должен оформить выделенные нам апартаменты по ее вкусу. Мама сама взялась за эту работу, правда, энтузиазма у нее хватило только на два судна. После этого интерес пропал, но «Джиллиан» повезло. В одном из журналов на развороте мама увидела портрет кинозвезды в интерьере ее нью-йоркской квартиры. Эта обстановка и была выбрана в качестве модели. Наши апартаменты на судне приобрели иной вид: они были выдержаны в бежево-бело-медовых тонах, мебель выбрана светлая. Все это, считала мама, будет выигрышно подчеркивать ее внешность.
Впрочем, хороши были не только наши каюты. «Джиллиан» являлась первоклассным курортом. На нескольких ее палубах располагались салоны, кафе, парикмахерские, магазины модной одежды, библиотеки и прочие радости. Ежедневно предлагалась насыщенная развлекательная программа. Пассажиров занимали всевозможными лекциями, танцами, спортивными праздниками, лотереями, конкурсами, дегустациями, презентациями, играми, ужинами и так до бесконечности. Когда мы вошли в низкие широты, основным развлечением стал бассейн с морской водой. Ночами гремела музыка, сверкали огни, раздавался смех, звон бокалов, треск петард.
Мама каждое утро спала допоздна, и обычно мы с папой завтракали без нее. Сидели мы за «капитанским» столиком в обществе первого помощника и некоторых пассажиров. Бывали дни, когда мама выходила из каюты далеко за полдень. Даже ленч ей часто приносили в спальню. Утренняя мамина трапеза всегда состояла из маленького стаканчика сока, одного яйца всмятку и сухих гренок.
Мама придерживалась очень строгих правил относительно пребывания на солнце, отводя для солнечных ванн буквально несколько минут в день. К загару она была настроена критически, ибо читала где-то, что солнечные лучи вызывают преждевременное появление морщин. А ничто не пугало ее больше, чем слово «морщины». Ее туалетный стол был забит всеми мыслимыми кремами и лосьонами. Почетное место занимали те флаконы, которые «гарантировали» вечную молодость. Практически все утро мама проводила перед зеркалом, колдуя над лицом с помощью разных снадобий и макияжа. По нескольку часов она пропадала в косметическом салоне, делая то паровые ванны, то массаж, то маски.
Не успели мы выйти из Бостона, как мама начала жаловаться на «разрушительный эффект морского воздуха», который губит ее волосы. Она уверяла, что волосы путаются и ломаются, твердила, что океан за один день лишил их мягкости, а кожу — свежести. Она боялась лишний раз выйти на палубу, даже вечером, когда жизнь била ключом. Не привлекли ее и теплые, влажные ночи, которыми славились тропики. А для меня не было картины прекрасней, чем вид безмятежного океана под черным ночным небом, когда в серебряном свете луны перламутром переливается пена за кормой. Я все пыталась вытащить маму, чтобы вместе полюбоваться этой красотой, но она отказывалась, уверяя, что то же самое может увидеть и через окно.
Несмотря на то что отец был в этом плавании особенно загружен работой (маршрут-то пробный), он все же старался по возможности уделять нам внимание. Придумывал для нас то одно развлечение, то другое, но маму, похоже, совершенно не интересовало его общество. Хуже того, она непременно находила повод, чтобы остаться в каюте. Мы с папой ходили то в кино, то на концерт. Мама всякий раз обещала присоединиться, но так и не показывалась. Когда я приходила к ней, она ссылалась либо на усталость, либо на головную боль, а сама в постели читала свои бесконечные журналы или писала что-то. На вопрос: что она пишет, всегда получала односложный ответ: «Это друзьям». Впрочем, вид у нее был такой, будто все эти занятия давно наскучили ей.
Я садилась рядом, начинала расписывать певцов, клоунов, фокусников, но мама оставалась рассеянной и печальной. Я видела, что ей тягостно и скучно, но почему — не понимала.
И вот однажды, спустя неделю с начала круиза, я проснулась от громких голосов в родительской спальне.
— Я делаю все, что ты пожелаешь, — возмущался отец, — но ты постоянно недовольна. Ты хотела переделать эти апартаменты, и я позволил выбросить деньги на ветер. Да-да, иначе не скажешь. Ты захотела бал — пожалуйста. Ты, супруга судовладельца, считай, официальное лицо, беседуешь с капитаном, с пассажирами? Нет! А когда ты все-таки снисходишь до нашего общества, что ты делаешь? Ты жалуешься, будто тебя заперли на судне и везут как африканскую рабыню в кандалах! Ты хоть задумывалась, какое впечатление это производит на людей? Что подумают клиенты о бизнесе ван Ворина, если даже моя собственная жена относится к нему с презрением.
— Я не привыкла жить в четырех стенах!
— Позволь, но это был твой выбор! Я не запирал тебя в каюте. Почему ты не используешь все возможности «Джиллиан»?
— Я говорила, что на меня плохо действует морской воздух, но разве тебе до этого есть дело? Тебя волнуют только твой драгоценный бизнес и это судно. Ты готов ради них пожертвовать мною, готов рисковать моей красотой, моим здоровьем. Я для тебя лишь приманка для выгодных клиентов.
— Ты нечестно играешь, Джиллиан! Ты же сама предложила этот круиз.
— Я? Я предложила маршрут, но не собиралась плавать по нему.
— Как? Но я думал… ты же всегда хотела, чтобы я взял тебя на Ямайку… — в смятении промолвил отец. — Ей-богу, Джиллиан, ты меня доведешь. Я уже не понимаю, что ты хочешь и чего ты не хочешь.
— Прежде всего я не хочу всю ночь препираться с тобой. Теперь я до утра буду приходить в себя.
За стенкой воцарилось молчание. Почему папа так разгорячился, говорил так огорченно и в то же время так сердито? Отчего они спорят? Может, на папу давят служебные неприятности?