Барбара Картленд - Темный поток
И, наконец, самая верная примета – она теперь частенько убегала наверх, чтобы получше привести себя в порядок, чего раньше за ней никогда не замечалось.
– О, Рекс!
До девушки донесся скрип закрывающейся двери – это Илейн вышла из своей комнаты; раздались шаги вниз по лестнице, и только тут до Фенелы дошло, что она должна возвращаться ко всем в мастерскую, и поскорее.
Она припудрила носик и стала медленно спускаться вниз. В мастерской Фенела застала Илейн, восседавшую на подлокотнике кресла, которое занимал Саймон: рука женщины обвивала его шею.
Илейн каким-то странным голосом проговаривала слова, и в первую минуту Фенеле показалось, что та пьяна. Но стоило взглянуть на неестественно расширенные глаза женщины, как немедленно стала ясна истинная причина: Илейн принимает какие-то наркотики. Ошибиться Фенела никак не могла, она и раньше уже достаточно насмотрелась на дамочек, подогревающих себя разными милыми средствами, и прекрасно знала симптомы: побелевшее лицо, бездонные расширенные зрачки и слегка витиеватая речь.
«Как же глупо с моей стороны, что я раньше не догадалась!» – подумала Фенела.
Девушке припомнилась пара случаев, когда Илейн мрачнела или вела себя странно; теперь-то понятно, что причина перемен в ее поведении и настроении была скорее физиологического, чем психического характера.
Через пару минут, не более, Саймона начала раздражать рука Илейн, обвивающая его назойливым кольцом; он резко поднялся с кресла, отчего его подруга навзничь повалилась на сиденье, а игривые взвизги ее призваны были, по всей видимости, изображать испуг. Женщина распростерлась в кресле с развязностью, вызвавшей у Фенелы глубокое чувство гадливости.
– Саймон, дорогой, – с вкрадчивой настойчивостью заворковала она, – ты так неласков со мной вообще, уже давно так неласков! Ты, надеюсь, не забыл свое сегодняшнее обещание переделать портрет, а? Может, прямо сейчас и займешься?
Фенела так и застыла на месте… Девушке показалось, что отец метнул в ее сторону быстрый, умоляющий взгляд.
– Переделать портрет! – этом откликнулся он. – Ручаюсь, ничего подобного я не говорил!
– Да нет же, ты сам обещал мне, – настаивала Илейн. Душечка, Саймон, займись этим прямо сейчас!
Саймон просительно взглянул на свою старшую дочь, и Фенеле пришлось отвечать за него.
– Боюсь, теперь уже слишком поздно менять что-нибудь, – сказала она. – Эта картина уже покинула дом.
Голос Илейн почти сорвался на пронзительный вопль.
– Значит, ее уже отправили в Лондон – торговцам?!
– Сегодня рано утром, – подтвердила Фенела.
– Но ведь она еще не совсем высохла… ты говорил… ты обещал…
Илейн злобно шипела и брызгала в гневе слюной, ее тело с необычайной силой била дрожь, которую даже просто видеть было невыносимо тяжело.
– А теперь слушай, ты, женщина! – рявкнул Саймон. – Уймись-ка, поняла? Портрет закончен, а готовые работы я никогда не правлю. Если я наговорил тебе с три короба всяких обещаний, так это чтоб ты попусту не возникала, ясно? Я и сейчас, если хочешь, могу наплести что угодно, но факт остается фактом: картина завершена и изменена не будет, что бы ты там ни говорила или ни делала.
Илейн разинула рот, и Фенела уже приготовилась услышать пронзительный вопль. Девушка затаила дыхание, замерла в ожидании… секунду… другую… но ничего подобного не последовало.
Вместо этого Илейн, словно отчаянным усилием воли, овладела собой и сузившимися от бешенства глазами взглянула на Саймона; безграничная злоба звучала в ее голосе, когда она произнесла:
– Ты еще горько пожалеешь об этом.
И она повернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с Фенелой.
– Что касается тебя, тебя…
Что она там собиралась высказать дальше, было подавлено прежде, чем слова сорвались у нее с языка. Рекс с удивительным проворством преодолел расстояние, отделявшее его от бывшей жены, плотно зажал ей рот широкой ладонью и яростно поволок вон из комнаты.
Все произошло столь быстро, что никто не успел произнести ни слова, даже пошевелиться. Дверь с грохотом захлопнулась за супругами, донесся голос Илейн, выкрикивавшей нечто невразумительное, после чего наступила полнейшая тишина.
Ночь стояла просто замечательная. Прошедший с утра дождь освежил землю, и та благоухала ароматами, которых ей так не хватало в течение нескольких последних недель, когда солнце иссушило все вокруг.
Народился молодой месяц, а звезды таинственно мерцали сквозь ветви деревьев, окаймлявших дорогу.
Фенела почувствовала, как пальцы Рэнсома сильнее стиснули ее собственные, и тут же – она сама толком не поняла, как это получилось, – Николас и My брели уже где-то далеко впереди, а спустя еще несколько мгновений они с Рексом оказались наедине.
– Иди сюда, – позвал он. – Я так хочу.
Он потянул ее прочь с дорожки прямо на траву, и там, скрытая в тени огромного дуба, она очутилась в его объятиях.
– Это безумие! – запротестовала девушка. – Они хватятся, а нас нет…
– Какая разница? – удивился он. – И вообще, какое нам дело до всех остальных?
Он целовал Фенелу, и она чувствовала, как постепенно ее охватывает ответное пламя. Она задрожала, потому что была не в силах противиться мужчине, сжимающему ее в своих объятиях, и лишь теснее прижималась к нему.
Он обвивал се своими руками, стискивал все крепче и крепче, пока она не почувствовала, что последнее дыхание покидает ее тело, оставляя его безвольным, послушным безумию чувств, полуобмороком охвативших ее.
– О, любовь моя! – шептал он. – Я сгораю от желания прикоснуться к тебе! Кажется, уже столетия прошли с тех пор, как мы были вместе и я целовал тебя в последний раз, в последний раз чувствовал тебя вот здесь, близко, рядом с собой! Я хочу прикасаться к тебе, я хочу сказать тебе, что ты моя, ты принадлежишь только мне!
И в этот момент восторга и несказанного счастья в сознании Фенелы вдруг всплыла тошнотворная мысль: ведь всего лишь несколько минут назад он прикасался к Илейн!
Да, для него эти прикосновения не значили ровным счетом ничего – уж ей ли не знать! – и тем не менее Фенела очень живо представила себе, как эта ладонь – ладонь, обнимающая ее сейчас с такой любовью, с такой жаждой, яростно зажимала разинутый рот Илейн; девушка почти наяву представляла себе, как Рекс силой волочит Илейн к двери, обращаясь с этим тонким, извивающимся телом с грубостью, граничащей с насилием.
«Ох, нет, не думать об этом!» – твердила себе Фенела.
Однако ей все не удавалось стряхнуть навязчивые образы, они роились перед глазами, тянулись костлявыми пальцами к ее новому счастью и мучили, и теребили его, пока оно не начало съеживаться, угасать – беспомощное, дрожащее, беззащитное.
