Стефани Перкинс - Анна и французский поцелуй
— Абсолютно оскорбительно.
— Разве я не настолько же бросаюсь в глаза?
— Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. — Он кусает большой ноготь. — Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.
— Как? С чем? С французским паспортом?
Он фыркает.
— Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. — Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не дает мне вставит и слова. – По рукам?
— По рукам, — отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. — Но сюрпризу лучше быть хорошим.
— О, он хороший. — И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.
Не могу поверить. Он полностью отвлек меня.
Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!
— Так куда мы идем? — Я не могу сдержать энтузиазма. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?
— Не скажу. Продолжай идти.
Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности.
— Только сначала взгляни на это. — Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.
— Постой, что… — И тут у меня перехватывает дыхание.
Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстых колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба.
— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?
— Это моя церковь.
— Ты ходишь сюда? — Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.
— Нет. Он кивает на каменную табличку, чтобы я прочла его.
— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.
Он улыбается.
— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.
— Твоя мать — художница?
— Нет, живописец. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.
Он кажется горд, и я вспоминаю слова Мередит — восхищается Джошем, потому что тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.
Он пожимает плечами.
— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественнее чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.
— Ты с нею в хороших отношениях? С твоей матерью?
— Я люблю мамулю, — произносит он с легкостью, без следа подросткового смущения.
Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалеи. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.
Наконец Сент-Клер нарушает тишину.
— Идем. Ты еще столько не видела.
Чем дальше мы идем, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.
Мы проходим мимо еще одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.
— Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?
— Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.
— О. Да, конечно. — Я пытаюсь не показать разочарования.
Сент-Клер удивлен.
— Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.
У нас. По какой-то причине у меня все сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.
Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале.
— Где мы? — Как бы мне хотелось, не задавать столько вопросов.
— Между рю Сен-Мишель3 и рю Сен-Жак.
Я бросаю на него взгляд.
— Рю означает «улицу». И мы все еще в Латинском квартале.
— Все еще? Но мы шли…
— Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер.
Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и двигатель барахлит. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается.
— Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.
— Ты смог бы меня покатать, — парирую я.
— Нет, не смог.
— Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…
— Я другое имел в виду. — Смеется Сент-Клер. — Я не умею водить.
— Ты серьезно? – Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?
Сент-Клер усмехается в ответ.
— Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и Лондоне идеально достаточен.
— Идеально достаточен?..
— Проехали. — Он снова смеется. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?
Я поднимаю бровь.
— Несколько столетий назад студенты Сарбонны — он вот там. — Он указывает в нужном направлении. — Это один из самых старинных университетов в мире. Так или иначе, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.
