Две жены моего мужа - Лия Султан
Черт возьми, как же хочется прикоснуться к нему, положить голову на грудь, услышать, как бьется сердце. Остановись, Зара. Очнись!
Иду в ванную, включаю холодную воду и умываю лицо. Оно горит не то ледяной влаги, не то от воспоминаний, чувств и ощущений, что снова и снова вспыхивают во мне. Ничто не забыто, а надо бы вырвать его из сердца и стереть из памяти.
После обеда из школы возвращается Дильназ и не переодевшись в домашнее, прямо в форме бежит к отцу. Сгорая от любопытства, приоткрываю дверь в его спальню и слушаю. Мне казалось, дочь до сих пор зла и обижена — она ведь и ехать к нему не хотела. И действительно: Диля борется с собой, не желая и меня не обидеть, и отца поддержать. Бедная моя девочка, которую мы, взрослые поместили в такие непростые условия. Вижу, что мечется, не желая никого обидеть. Она слишком бесхитростная, слишком ранимая, слишком чистая душа.
— А это я нарисовала мамин портрет в художке. Тетя Индира говорит, что надо перенести на холст и подарить ей на день рождения. Еще она обещала, что в мае отвезет меня на пленэр на маковые поля и мы с ней будем рисовать маки, — без умолку тараторит она, а Карим смотрит на нее с такой любовью и нежностью, что сердце щемит.
— Очень красиво, Диль, — Карим гладит ее волосам и спускается к щеке.
— Давай я тебя тоже нарисую, — улыбаясь, спрашивает она.
— Обязательно. Только давай, когда я встану. Сейчас я не в форме, — слышу горькие нотки в его низком голосе.
— Пап, — осторожно шепчет Дильназ, — а ты к той тёте не уйдешь жить?
— Нет, Диля, — прохрипел серьезно он, — даже не думай об этом!
— Это хорошо. Потому что знаешь кто она? — заговорщицки произносит дочь. — Она "Жалмауыз кемпир" — семиголовая ведьма. Мы проходили казахские сказки по литературе. А ты знаешь, что она живет в лесу, в шалаше и ест людей? Угу, — Диля кивает головой, — У нее два зуба и длинные когти. И глаза такие же ужасные, как у той тети.
Тихо закрываю дверь и думаю, что надо посоветоваться с психологом, как теперь быть с Дильназ и как в случае развода с ней разговаривать. То, что она ассоциирует любовницу отца со злым персонажем казахской мифологии мне не нравится. Это какой-то уход от реальности.
До конца дня не захожу к Кариму. Вместо меня вокруг него суетятся Нурия, Дильназ и свекровь, которая пробыла у нас до вечера. Медбрат, ухаживающий за Аскаром, мне понравился, но Карим почему-то упрямо решил, что ночью его услуги не понадобятся. А значит, случись что, подавать стакан воды мужу-изменнику придется мне. Поэтому перед уходом парень инструктирует меня и показывает, какой препарат дать в случае обострения боли. Я лишь молюсь, чтобы ночь прошла спокойно.
Ночью долго не могу уснуть, зная, что Карим в спальне напротив и совсем один. Внезапно проснувшееся чувство вины гложет, расползается ядом по венам. Любовь к нему никуда не ушла и в других обстоятельствах я бы не отходила от него ни в больнице, ни сейчас. Но зная, что год у него была связь, закончившаяся беременностью, убивает во мне все хорошее. Неужели я настолько черствый, плохой человек, лишенный сострадания к любимому, но предавшему человеку?
Закрываю глаза, считаю овец и пытаюсь заснуть. Внезапно слышу истошный, отчаянный крик и понимаю, что это Карим.
Вскакиваю с кровати, лечу к нему, быстро бью по выключателю. Он щурится и моргает от яркого света, вертит головой и сжимает челюсть. На лбу выступила испарина, а руки плотно сжаты в кулаки.
— Карим, я здесь, успокойся, — впиваюсь пальцами в крепкие плечи. — Открой глаза, ты дома.
— Мама, — на пороге появляется испуганная Дильназ в пижаме. — Что с папой?
— Все нормально, доченька, — выдавливаю улыбку, — Папе просто приснился страшный сон. Иди спать, милая. Я с ним побуду.
Она несколько минут смотрит на нас и трет глаза, но потом все-таки уходит. Посмотрев на Карима, вижу, что он очнулся и лежит, уставившись на люстру.
— Болит? — спрашиваю строго, а сама хочу броситься ему на грудь.
— Немного.
— Дать лекарство?
— Нет, потерплю, — взгляд мой фокусируется на его пересохших губах, которые он облизывает. — Пить хочу.
— Сейчас.
Поворачиваюсь к столу, беру стакан и наливаю в него воду из кувшина.
— Там где-то должны быть трубочки. Так удобней. — слышу за спиной.
Ищу их глазами и как назло не могу найти. Подхожу к нему и говорю?
— Ладно, завтра распоряжусь, чтобы тебе их занесли. Давай пока так.
Чуть приподнимаю его голову и подношу стакан к губам. Внезапно он хватает меня за запястье и крепко сжимает. Кожа в этом месте адски горит, словно на нее кипяток вылили. Понимаю, что он сделал это не только для удобства, но молчу.
— Спасибо, — благодарит он, когда его голоса вновь касается подушки.
— И все-таки что это было? — снова задаю тот же вопрос.
— Мне снилось, что я лечу по трассе на лыжах. Лечу, лечу, лечу, а потом не чувствую под собой ничего и падаю в обрыв.
— В больнице такое было?
— Нет. Это впервые.
— Наверное, ты прокручиваешь в голове тот момент, когда ты врезался в дерево. Поэтому снятся такие кошмары
— Наверное.
Легкие кивок, внимательный взгляд и холодные пальцы, которые почти невесомо касаются руки.
— Отдыхай. Я пойду, — убираю ее, чтобы не было соблазна.
— Подожди, — дрогнувшим голосом просит Карим. — Ты не могла бы выключить свет и просто посидеть рядом.
— Карим, — протягиваю я измученно, — это не очень хорошая идея.
— Пожалуйста, Зара. Быть одному невыносимо.
В его уставших покрасневших глазах плещется страх, обреченность и тоска. А у меня сердце разрывается на части от осознания собственной бесчеловечности. Я плохая жена. Я не могу, как велит Бог, “в болезни и в здравии”. Я поставила гордыню выше сострадания и всепрощения.
— Хорошо. Я побуду с тобой.
Только после этих слов он успокаивается и как дитя, к которому среди ночи прибежала мама и прогнала всех демонов, закрывает глаза.
Выключив свет, я сначала сажусь рядом
