Сулейман. Я выбрал тебя (СИ) - Беж Рина

Раз. Еще раз. И еще.

У меня не остается сил, чтобы сопротивляться, нет голоса, чтобы закричать. Есть только слезы, которые безостановочно текут по вискам.

– Аааа, ссука, – рычит Султанов, резко выходя и кончая мне на живот.

С минуту, кажется, смотрит на свою личную метку на моем теле, а затем поднимается.

– Салфетки на столе. Вытрись, – отдает команду, потому что я так и лежу, растерзанная и совершенно безучастная. – Я в душ, а то грязный.

Поворачиваю голову и отмечаю на жестких губах подобие улыбки.

И мне даже напрягаться не стоит, чтобы понять ее значение: еще одна дура побывала под Султановым. Можно ставить очередную галочку.

Ставь, сволочь, произношу мысленно, вновь отворачивая голову и ожидая, когда он уйдет. И, как только слышу щелчок от захлопнувшейся двери в ванную, резко подскакиваю и привожу себя в порядок.

Хватаю первую попавшуюся вещь и вытираю склизкую дрянь с живота. Чхать я хотела на то, что кому-то это может потом не понравиться. Как могу, поправляю одежду, и почти бегом, если так можно выразиться, по стеночке добираюсь до прихожей.

Ноги трясутся, когда я одеваю сапоги. Тело дрожит и плохо слушается. Потому сдергиваю с вешалки зимнее пальто и, повернув личину, выскальзываю в общий коридор, не одеваясь.

Главное, поскорее сбежать из этого места.

Уйти подальше.

Забыть.

О том, что на дворе март, и это самая настоящая зима, понимаю минут через десять. Окоченевшими пальцами накидываю пуховик, застёгиваюсь и опускаю пониже капюшон.

Меня трясет будто лихорадке. Но уже не только от холода. Истерика набирает обороты, как сход лавины.

– Не-на-ви-жу, – задыхаясь рыданиями, произношу тихо и по слогам и закрываю рот ладошкой, чтобы не заорать в голос. – Я сильная. Я все забуду, – даю себе обещание и вновь шепчу между глубокими вздохами. – Султанов, я тебя ненавижу!

…

– Ненавижу! – просыпаюсь от собственного крика и подскакиваю на постели.

По щекам опять бегут слезы. Одеяло скомканной кучей валяется где-то в ногах, а я дрожу, вновь и вновь переживая жуткие минуты унижения.

Четыре года прошло.

Четыре, мать твою, поганый Султанов, года.

А я не забыла.

Ничего не забыла.

Глава 12

Сна больше нет ни в одном глазу, зато потряхивает знатно. И воспоминания. Воспоминания, как сход лавины, так и наслаиваются одно на другое.

Уже из практики знаю, что, если их не переберу последовательно друг за другом, как бусины на нитке, они будут еще очень долго меня донимать по одиночке и «за компанию», заставляя из раза в раз проживать малоприятные моменты и пытаться выстроить в голове другое течение сюжета.

Вот только все уже давно произошло. Все в прошлом и замене не подлежит. Все было так, как было, и что-то исправить невозможно.

Выбираюсь из постели и, несмотря на то что только начало восьмого, суббота, и можно спать, и спать, заворачиваюсь в теплых махровый халатик и топаю на кухню, чтобы сварить себе горячего шоколада.

Руки легко выполняют привычные действия, в которых голова совсем не участвует. А мысли возвращаются вновь на четыре года назад.

Тогда, вывалившись из чужого дома в чужом районе, я добиралась до квартиры родителей почти час. И причина была не только в подмерзших дорожках и в сапогах на высоком каблуке, что естественно затрудняло передвижение, но больше в психоэмоциональном состоянии. Мне требовалось время, чтобы постараться переварить в себе произошедшее и по максимуму прийти в норму.

Мысль, чтобы хоть с одной живой душой поделиться случившимся и получить поддержку, даже на секунду не забегала в голову.

Нет.

Нет.

И еще раз нет.

Ни за что.

Ни при каких обстоятельствах.

Это слишком личное и слишком грязное, чтобы произносить вслух.

Можно сказать, мне тогда повезло в одном. Когда я пришла домой, в начале третьего, родители спали. И придумывать отмазку по поводу зареванного лица или своего не очень нормального состояния не пришлось. Контрастный душ более-менее помог, как и сон. Пусть нервный, прерываемый истеричными мыслями. Но все же.

Проснулась я тогда очень рано, но разговаривать ни с мамой, ни с папой не хотела. Потому, быстро позавтракав, сказала, что бегу к Аленке, якобы помочь с упаковкой подарков к восьмому марта для коллег, и действительно слиняла.

Правда, отправилась вначале в аптеку, чтобы избавить себя от любых последствий неправильной ночи.

А потом, действительно, к Макаровой.

Нам предстоял разговор не по телефону, а тет-а-тет. Глаза в глаза, чтобы разбить в пух и прах еще теплившиеся надежды в ее невиновности.

– Машка, да ты мне «спасибо» за Сулика должна сказать. А то ходила, вздыхала по нему, высматривала, считала особенным. Ан нет, подруга, обычным он оказался. Козлом, как и все прочие, – хохотнула та, потирая сонные глаза. – Что, трахнул тебя и потерял корону принца?

– Алёна, я тебя сейчас о другом спросила, – качнула головой, не собираясь хоть как-то комментировать обидные слова. Ни к чему. – Зачем ты мне подмешивала водку в шампанское? За что мстила?

Била наугад, попала не в бровь, а в глаз.

– Чтобы вся такая приторно-правильная девочка Маша, наконец-то, свалилась с пьедестала. Достала ты меня уже своим занудством. Пуританка недоделанная, – не сказала, выплюнула, зло прищурившись Макарова. – Думаешь, я не видела, что ты мои поступки не одобряешь? Видела. Отлично. А мне начхать. Ясно? Я не скрываю, что люблю секс и буду выбирать мужиков в том числе и через постель, а не как ты, рисовать в голове розовых единорогов и верить в сказки. Только вот какой бы идеальной ты, Прохорова, не старалась казаться, а ноги раздвинула так же, как и все. Верно? Поимел тебя Сулик? – оскалилась бывшая подружка. – По глазам вижу, что поимел. Значит, наш подарок Султанову на день рождения удался. А знаешь? Я рада. И еще больше порадуюсь, когда парни начнут тебя на каждом углу обсуждать, ни как недоступную цыпу, а как обычную шлюшку. У них же язык длиннее, чем у баб. Добро пожаловать в ряды простых смертных, принцесска!

– Дура ты, Аленка, – качнула головой.

В последний раз взглянула в глаза той, кого считала практически сестрой, и ушла из ее дома навсегда.

Можно сказать, тот день стал последним не только для нашей дружбы с Макаровой, но и в отношении моих прогулок по городу. Слова бывшей подруги нашли лазейку в сердце, пробили защитные заслоны и напугали.

Да и короткая переписка с Султановым поспособствовала. Где-то через пару-тройку дней после злополучной ночи я не выдержала и написала ему сообщение. Поинтересовалась: как живется мудаку-насильнику, доволен ли он очередной победой, и не мучает ли его совесть. На что получила ответ: фотографию стены из красного кирпича, на которой ярко-белой краской было выведено всего одно короткое, но очень емкое слово «ДУРА». И блокировку контакта.

Именно дурой я себя в тот момент и почувствовала.

Круглой дурой, чьи розовые очки в очередной раз разбились в дребезги. По наивности я думала, что Султанову просто стыдно, поэтому он не написал первым ни строчки. Оказалось, все до банальности просто. Он просто получил свое и пошел дальше, не оглядываясь.

Я поступила также.

Закрыла страничку прошлого, удалив все свои контакты в соцсетях, сменила симку и превратилась в затворницу. Из дома выбиралась лишь на работу, а оттуда прямиком опять домой. И не пешком. Просила подбросить отца или вызывала такси. А свежим воздухом наслаждалась, проводя все вечера с книжкой на лоджии. На соревнования тоже отказалась ходить, даже угроза увольнения не помогла Санычу меня заставить передумать.

‍Так прошел март, апрель.

А в мае родители забили тревогу и, заставив взять ежегодный отпуск вместе с отгулами, которых накопилось почти на две недели, отправили меня к тетке в Питер. Сменить обстановку, отдохнуть и сделать перезагрузку.

Именно там, в северной столице, я случайно узнала, что в начале июня Сашка Тищенко погиб. Получил серьезное ножевое ранение, когда защищал свою девушку от каких-то отморозков. Скорая опоздала. Спасти его не смогли.