Эдна Фербер - Вот тако-о-ой!
– Леди и джентльмены! Здесь перед вами изящный пакетик. Тут имеется не только пища телесная, но и наслаждение для глаз. Ну, что же, ребята, если предыдущая корзина была чересчур тяжела для вас, – эта будет как раз в меру. А не хватит вам ее содержимого, чтобы поужинать, так зато вы можете вплести эту ленту в прическу вашей дамы и воткнуть веточку в вашу петлицу. Вот мило-то будет, и вы ведь не какую-нибудь деревенщину получите в компаньонки к ужину: это – леди, городская барышня, по коробке видно. И кто же она? Кто нашел, что этого изящного пакетика как раз хватит на двоих?
Он еще раз поднял его, точно священнодействуя, и насмешливо оглядел аудиторию.
Щеки Селины были краснее ее платья. Глаза раскрылись еще шире и потемнели, в них стояла предательская влага. Зачем она еще взобралась на этот проклятый ящик из-под мыла? Зачем она пришла на этот отвратительный вечер в Верхней Прерии? Зачем…
– Мисс Селина Пик – вот кто это. Мисс Селина Пик!
Сотня голов, точно кто дернул их все разом за веревочку, повернулись к двери, и сотня глаз уставилась на Селину, стоявшую на ящике. Ей казалось, что толпа надвигается на нее. Она вытянула вперед руку, словно отталкивая ее.
– Сколько предлагаете? Сколько за этот миленький ящик? Начинайте же!
– Пять центов! – прошамкал старый Иоганес Амбул, хихикая.
Снова смех. У Селины бешено колотилось сердце, и она почувствовала слабость, словно от большой усталости. Было видно лицо вдовы, уже не хмурое но улыбающееся. Селина заметила милую голову Ральфа. На лице его было сосредоточенное выражение взрослого человека. Он пытался пробраться к ней, но толпа оттесняла мальчика; его маленькая фигурка потерялась среди стольких больших тел. Селине больше не было видно его. Как жарко. Какая духота… Чья-то рука легла на ее руку. Кто-то встал рядом с ней на ящик и стоял, уверенно, спокойно почти касаясь ее своим телом. Первус де Ионг! Ее голова была на уровне его плеча. Так они стояли на ящике в дверях пред всем Ай-Прери.
– Пять центов за эту штучку, уложенную и перевязанную прекрасными ручками самой учительницы. Пять центов!
– Доллар! – Это говорит Первус де Ионг. Сотня лиц, мелькавших перед взором расстроенной Селины, подобно сотне надутых шаров, внезапно превратилась в сотню шаров с зияющими в них дырами: это вся Верхняя Прерия от изумления разинула рты.
Теперь дело приняло иной оборот. Темная головка Селины гордо поднялась; теперь она была почти на уровне другой, красивой мужской головы позади нее.
– Доллар и десять центов, – прокричал Иоганес Амбул, устремив глаза на Селину.
На физиономии Адама Оома боролись два выражения. Но аукционист-артист победил человека. Адам не слыхал ничего о психологии толпы, но в нем было достаточно артистизма, чтобы почувствовать, что какой-то таинственный и любопытный процесс, происходящий в этой толпе, заполнившей зал, непостижимым образом превратил маленькую белую коробку из предмета насмешек в нечто значительное, безгранично желанное Адам наблюдал это магическое превращение с удивлением, граничащим со столбняком.
– Один доллар и десять за этот ящичек, перевязанный лентой под цвет платья той, что принесла его! Джентльмены, вы получите коробку, ленту и девушку. И только один и десять за все это. Джентльмены. Не забывайте, тут не только закуска, тут глаз радуется. Кто больше?
– Еще пять! – Это Бэрнд де Роо из Нижней Прерии. Статный молодой голландец со славой победителя женских сердец во всей округе. Эльми Гуфф, раздосадованная его равнодушием, вышла замуж за другого только затем, чтобы задеть его. О Корнелии Винк, первой красавице в Новом Харлеме, говорили, что она сохнет от любви к нему. Приезжая с грузом зелени и молочными продуктами на городской базар, он все ночи напролет при свете газовых фонарей играл у своей телеги в карты, не обращая внимания на заигрывания уличных девиц. Огромного роста, он возвышался над толпой, окружавшей Адама, и его красная физиономия сияла, как полная луна, а насмешливые глаза переходили с Первуса де Ионга на девушку рядом с ним.
– Полтора доллара, – звонкий голос мальчика. Голос Ральфа.
– О нет, нет! – невольно сказала вслух Селина, но ее никто не услыхал. Ральф как-то сознался ей, что он скопил в последние три года три доллара и пятьдесят центов. За пять долларов можно купить набор инструментов, о котором он давно мечтал. Селина заметила, как на лице Клааса Пуля изумление сменилось гневом, Видела, как Марта поспешно положила ему руку на плечо, успокаивая его.
– Два доллара! – Первус де Ионг.
– Два, два, два! – Адам в исступлении игрока.
– И десять, – осторожное заявление Амбула.
– Два с четвертью! – Бэрнд де Роо.
– Два пятьдесят! – Первус де Ионг.
– Три доллара! – высокий голос мальчика. Этот голос срывается от волнения на последнем слоге, и толпа хохочет.
– Три доллара, три, три! Раз!
– Три с половиной! – Первус де Ионг.
– Четыре! – де Роо.
Голоса мальчика больше не слышно.
– Хоть бы они перестали наконец! – шепчет Селина.
– Пять! – Первус де Ионг.
– Шесть! – Лицо де Роо налито кровью.
– Семь!
– Но ведь там одни только сандвичи! – говорит Селина де Ионгу в паническом ужасе.
– Восемь! – Иоганнес Амбул безумствует.
– Девять! – де Роо.
– Пускай он возьмет корзинку. Не тягайтесь с ним. Печенье неудачно, Не надо больше…
– Десять! – произносит, не слушая, Первус де Ионг.
Бэрнд де Роо пожимает могучими плечами.
– Десять, десять, не услышу ли я одиннадцать? Десять. Раз! Два! Три! Продано Первусу де Ионгу за десять долларов!
Адам Оом отирает свою лысину и щеки. Пот катится с них градом.
Десять долларов! Адам Оом знает, как знает вся деревня, чего стоит в данном случае эта сумма в десять долларов. Никакие редкие яства, ни соловьиные языки, ни золотое яблоко Атланта, ни редчайшие вина не могут компенсировать тех усилий, благодаря которым были заработаны эти десять долларов! Это цена пота и крови, тяжкой изнурительной работы, многих часов под палящим солнцем в степи, ночей на Чикагском рынке, когда спишь, терпеливо дожидаясь рассвета под открытым небом. Тряски долгие мили по отвратительной дороге между Чикаго и Ай-Прери, когда то увязаешь в грязи, то засыпает глаза пылью и песком.
Оттого-то эта покупка за десять долларов вызывает вздох изумления почти драматическое смятение среди зрителей.
Они ели свой ужин вместе в уголке зала, Селина открыла коробку и достала из нее яйца, печенье, яблоки и тоненькие, тоненькие сандвичи. Холодно удивленные взгляды всей Верхней Прерии и Нижней и Нового Харлема устремились на это скудное угощение, извлеченное из перевязанной лентой коробки. Она предложила Первусу сандвич. Он выглядел таким крохотным в его огромной лапе. Внезапно все волнение и страдание Селины прошло и она стала смеяться непринужденно, от души, по-детски. Она вонзила белые зубки в другой сандвич и взглянула на Первуса, ожидая увидеть и его смеющимся. Но он не смеялся. Он сидел такой серьезный, глядя пристально на кусочек хлеба в своих пальцах. Глаза у него были синие-синие, а гладко выбритое лицо розовое, почти красное. Наконец он бережно откусил кусочек. Селина подумала: «О, какой милый. Большой, милый глупыш! Ведь он мог ужинать жареной уткой… Десять Долларов». Вслух она сказала:
