Екатерина Вильмонт - Крутая дамочка или Нежнее чем польская панна

– Мамуля, ты у меня самая золотая!

Тошка вошла в кабинет деда и огляделась. Под роялем стояли картонные ящики, привезенные с дачи и прикрытые старым покрывалом с двуспальной кровати. Она чувствовала себя почти Шлиманом, раскапывающим Трою. Правда, пыли веков тут не наблюдалось, ибо в квартире два раза в неделю делали уборку. Приходила немолодая очень веселая тетка и один раз убирала одну половину квартиры, а в следующий другую… Тошка приподняла покрывало и обнаружила, что мама написала на ящиках, что в них содержится. «Ноты», «Рукописи», «Тетради», «Альбомы». Альбомы в последнюю очередь, дед прекрасно рисовал, но что там интересного? Ноты тоже, а вот тетради и рукописи, дело другое, и все-таки начать надо с тетрадей. Их было два ящика. Начну с меньшего, решила Тошка. Ящики были заклеены скотчем. Да, плохо. Он так прилип к картону, что незаметно не отдерешь. А сверху еще и бечевкой перевязано. Тошка задумалась, а потом принялась аккуратно развязывать бечевку. Это ей легко удалось. Мама не очень-то умеет вязать узлы. Потом она перевернула ящик и радостно вскрикнула, Снизу ящик заклеен не был. Странная все-таки мама, я бы например, первым делом заклеила снизу. Хорошо, что Даниил Аркадьич этим не занимался, тогда бы я точно не открыла. Она достала первую общую тетрадь в клеенчатом переплете. Она была датирована 1965 годом, не то, но любопытство заставило ее все-таки открыть тетрадь.

«Наконец, у нас родилась дочка! Маленькое чудо. Мне скоро сорок и по-настоящему я осознал себя отцом, только взяв ее на руки… Левка родился, когда я был мальчишкой, Сережа появился на свет в самый разгар первой травли, я был еще не обстрелянным, хоть и успел немного повоевать, но война переносится легче, это общая беда, а когда тебя травят всем миром… Я был затравлен и упустил этот момент… Да и вообще, до появления Марго маленькие дети казались мне совсем неинтересными, Левка заинтересовал меня по-настоящему лет в семь, когда вдруг влюбился в соседку по даче, тогда я понял, что он уже человек, мальчик… А Марго… у меня дрожат руки, когда я подхожу к ее кроватке… Наворачиваются слезы, когда держу ее на руках… Этери сердится, обижается за мальчишек, но что же делать, я так неправильно устроен. Уже знаю, что буду баловать ее по мере сил и средств. И порву на части того, кто посмеет ее обидеть».

Дяде Леве лучше не читать этих дневников, подумала Тошка.

«26 декабря. К Новому году приедет Н. Мне немного страшно, давно ее не видел.

28 дек. Приехала Н. Та же буря чувств. Чудовищно».

В записках деда много говорилось о взаимоотношениях с какими-то людьми в Союзе Композиторов, но Тошку это мало занимало. Кто такая Н.? Буря чувств… Надо же… И откуда она приехала? Может, имеется в виду Нуцико? Нет, вряд ли, какая буря чувств? Н. может означать и Нину, и Наталью и даже Нестан-Дареджан, была такая знакомая музыковедка у деда… Как интересно. Почитаем дальше.

«23 января. Порадовал Левка, он нежно любит Марго! Я увидел, как он стоял над ее кроваткой, смеялся, показывал ей. палеи, она тоже смеялась и хваталась за палец. Потом он взял погремушку и стал с ней играть… Он, наверное, будет хорошим отцом, не то, что я. Меня мучает совесть, что я не уделял мальчишкам достаточно внимания в детстве… Сергей плохо учится, хулиганит… Э. вызывали в школу, стыдили, противно».

Похоже, дед не слишком любил среднего сына… Как странно, мне всегда казалось, что дед такой добрый, любящий… Или он просто подобрел к старости, когда его перестали травить? Кажется, так бывает, надо будет спросить Нуцико.

В следующей тетрадке таинственная Н. не появлялась, зато возникла какая-то О. «Как О. понимает меня! И, главное, мою музыку! Как помогает мне! Благодаря ей у меня состоялся вечер в Доме композиторов. Народу набилось видимо-невидимо, успех был полный, я играл «Черную сонату» и два скерцо. Соната вызвала бурю аплодисментов… Потом кто-то сострил: «Саша, назвал бы сонату „Красной“ или „Солнечной“ и многое облегчил бы себе». Но как назвать солнечным тот беспросветный мрак, в котором я писал эту сонату? Конечно, чиновники ни черта не смыслят в музыке, но ведь непременно найдется какой-нибудь доброхот из музыкантов, который все им объяснит… И все-таки вечер состоялся, впервые за три года. Что ж поделать, такая судьба… А О. я, кажется, люблю…»

Бедная бабушка! Тошка дрожащими руками листала тетради. Среди записей деда попадалось очень много рассуждений о музыке, своей и чужой, часто совсем Тошке непонятных и вовсе неинтересных. Их она теперь пропускала, обращая внимание лишь на имена собственные. Очень много записей о том, как растет мама, и как он ее любит. Слава богу, у деда приличный почерк. Вот она добралась уже до 1970 года.

«Отвезли Марго в Тбилиси! Как я люблю этот город! Встретился с Н. Опять буря чувств!»

Ага, выходит Н. жила в Тбилиси. И что это он все заладил «буря чувств», «буря чувств»? Ни про какие другие буквы он этого не пишет… Великая любовь, что ли? Кто же она такая? Натэлла? Кажется, Эличка рассказывала про свою любимую подругу Натэллу, да, она говорила, что Натэлла была первой красавицей в Тбилиси, и все мужчины сходили от нее с ума. Эличке сейчас семьдесят четыре, если учесть, что это запись семидесятого года, значит, Натэлле тогда было приблизительно лет тридцать семь или чуть больше или меньше, неважно. Хотелось бы взглянуть на нее, наверное, у Элички есть ее фотографии. Надо придумать какой-нибудь предлог… Ладно, это потом…

«Сердит на себя. Опять сорвался на Сергея, он выводит меня из себя. Странно, он совершенно лишен обаяния. Насколько обаятелен Левка, настолько Сергей этого лишен. Это плохо, ему будет трудно в жизни… И он недобрый парень, ревнует всех к Марго, не понимает, что она маленькая, а он уже здоровый балбес. Из-за него пришлось отправить ее в Тбилиси. Ужасно, он мой сын, а я его мало люблю, Этери замечает, сердится, но сама желюбит его меньше чем Левку. Я так стараюсь не показать свою нелюбовь, что от стараний выхожу из себя, делаю только хуже… Я вообще плохой отец…»

Какое счастье, что Таська уехала, ни в коем случае нельзя ей это показывать. Зачем, интересно, люди пишут дневники? Раскарябывать свои болячки? Или не с кем больше поделиться? Выходит, что дневники ведут только очень одинокие люди? Надо будет спросить у Нуцико. Интересно, а она знает про Н.? Про бурю чувств?

– Маргарита Александровна, к вам господин Вольник.

– Кто? – не поняла Марго.

– Юрий Валентинович Вольник, генеральный директор…

– Ах да, я вспомнила, пусть войдет. Хотя погоди, две минуты пусть подождет.