Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина
— Мне нравятся твои глаза. Особенно карий. Он…
— Издеваешься?
— Нет. Карий — теплый и насыщенный цвет. Сверкающий янтарь и твой угольный зрачок, словно маленькое насекомое, по воле случая попавшее в природный мед.
— Спасибо, — растягивает рот улыбкой, а затем вдруг прикасается в легком поцелуе к моей щеке. — Я не пугаю?
— Нет. Господи, — тянусь за ней, выгибаюсь, разворачиваюсь и неудачно задеваю привязанную руку. — А-а-ах ты ж, черт! Тосик, я прошу тебя.
— Извини, Петруччио, но допрос пока что не окончен.
Очень ободряюще звучит!
— Что еще ты хочешь знать? — занимаю вынужденную позицию, в которой у меня не выворачивается сустав и не вырывается с корнем рабочая — потому как я правша — рука.
— Это я? — Смирнова гладит мои щеки, повторяя контур ссадин от прикосновений дружеского клинка.
— Нет, — прикрываю веки.
— Ты подрался, что ли? — хохочет, сразу же смелеет и опять перебирается всем телом на меня. — О! — похоже, Тонечка неудачно напоролась на давно проснувшегося «малыша», бдящего за ней, курсирующей в неглиже по моей квартире. — У тебя там… — пропускает руку между нами и укладывает ладонь на обрадовавшийся ласке ствол.
— Слушай! — подкатываю глаза. — Не устраивай тут детский садик. Ничего нового под Луной. Утро, неспокойная ночь — причем, очень неспокойная, — ранний подъем и твое…
— Ранний подъем? Уже десять часов.
— Ты ведь прекрасно и все в точности поняла, о чем я говорю!
— Хочешь, чтобы я закрыла рот и не возникала?
Припоминаю, как она когда-то предлагала мне такой пакет своих услуг: глаза и рот — все на замок!
— Не хочу, — шепчу.
Это глупость и откровенное самодурство — затыкать кому-то рот!
— Что случилось, Петя? Глубокие порезы и вздувшаяся кожа. Мне кажется, что ты где-то встретился с хлыстом.
А вот это «соточка», щенок!
— Не обращай внимания.
— Болит?
— Саднит, когда с водой встречаюсь. А так, конечно, терпимо. Дискомфорт — чисто эстетический, наверное. Пугаю?
— Ты похож на пирата, Велиховчик, — целует самый жирный шрам, зализывает его, а после проводит вдоль нестройной линии свой указательный пальчик.
— Благородного, надеюсь?
— Не знаю, — передергивает плечами. — Вчера не разобралась. Все случилось очень быстро. Я не успела насладиться тем, что было в меню. Кстати! — нажимает мне на нос. — Спасибо за десерт, мой деревянный мальчик.
— Десерт? — таращусь, изображая недоумка и того, кто вообще не в теме изложения.
— Булочки! — пищит.
— Булочки?
— Ну, хватит! Черт бы тебя подрал, Петруччио! — теперь рычит, кулачками размешивая тесто на моей груди. — Признайся уже, в конце концов. Признайся, что это все твоя работа. Признайся, признайся, признайся… Р-р-р-р! Загрызу сейчас! — оскаливается, угрожая очень мелкой челюстью. — ТибО! — подзывает ковыляющего пса.
— Не впутывай сюда вот этого мальчишку, — киваю в сторону электромеханического кобеля.
— Я жду! — постукивает пальцем по моим губам.
— Опять до трех начнешь считать?
— Один.
— Тебе не все равно, что ли?
— Мне было приятно. Хочешь правду, Петя?
— Не очень, но, если ты об этом просишь, — пожимаю плечами.
— Два.
— Давай уже свою правду, — цежу сквозь зубы.
— Не вижу полной заинтересованности. Поэтому… Три!
— … — я только открываю рот, как Тоська вклинивается с неожиданным признанием.
— Твое ухаживание — неожиданно, но приятно и волшебно. Это чересчур и слишком для меня!
— Не пори чушь, — ставлю под сомнение ее сумбур.
— Никто, — она вдруг странно понижает голос, как будто что-то от меня, как чересчур внимательного слушателя, скрывает, — никто, никто… Никогда! Слышишь, Велихов, никто и никогда не ухаживал за мной. Не ухаживал так, как это делал ты.
— … — от охренительного изумления теряюсь в том, что хотел бы на это все ответить.
— Тот плавающий домик, мое красивое платье и твой костюм. Потом наше путешествие… Я никуда… Господи! — Тонька странно всхлипывает и начинает потирать глаза. — Никуда сто лет не выезжала. Зачем я вру? Нигде ведь не была. А ты… — почти в мое лицо кричит, — ты за границей был, путешествовал, потом домой вернулся… Ты видел целый мир! Какой он, а?
— Мы обязательно поедем еще. Все посмотришь. Собственными глазами. Этими глазами, — поочередно прикасаюсь к каждому. — Ния? — теперь заправляю ей за уши пружинящие перед глазами завитые локоны. — Куда захочешь! Я покажу тебе мир. Все узнаешь!
Пиздец! А я ведь этого не знал. Да как же так?
— У меня абсолютно нет шансов, Петя. Вернее, у меня не было шансов до тебя. Так уж вышло! Я не имею высшего образования, всего лишь обязательный аттестат, не имею ничего… Только любимая «Шоколадница»! Только собственное дело, которое…
— Все будет хорошо! Вот увидишь. Переживем — не страшно. Я следил за ситуацией. Уверен, что ни хрена не пострадаем, не растеряем клиентов и не уйдем с рынка. Ты будешь делать то, что хочешь, то, что великолепно получается. Ты ведь в курсе, что у тебя талант? Я помогу! Развернемся и раскрутимся на полную.
— Спасибо. Но…
— У тебя прекрасные родители и отличные друзья. Ты в мире не одна! Просто знай об этом…
У тебя есть я!
— Ты! Ты! Ты, черт возьми, — Антония, совершенно не скрывая слез, ревет и как будто в истерическом припадке мотает головой, — только ты показал мне мир! Я уже видела все. И мне достаточно, Петечка.
— Нет-нет. Мы будем много путешествовать… Это, вероятно, не очень удачное начало. Я хотел бы извиниться за то, что произошло на той посудине. Я не мог испортить все. Потому что…
— Я знаю, — касается моих губ, запечатывая их молчанием. — Ты рассказал, признался, доверился. Я никому, — отрицательно мотает головой, — никому не расскажу. Никто никогда не узнает. Я…
— Прости за то, что отказался от тебя. Тогда. В тот вечер. Я так хотел этого, хотел! Веришь?
— Да, — а положительность, к тому же, ресницами два раза быстро подтверждает.
— Мы ведь можем заново начать? Тос, скажи, что не возражаешь! Скажи,
