Анри Труайя - Анн Предай
– Я не смогу сейчас поговорить с тобой. Подождешь меня в «Старине Жорже»? Я подойду минут через пятнадцать.
– Хорошо, Анн.
Она собралась уходить, но он остановил ее за руку и спросил:
– Ты и вправду хотела меня увидеть?
– Конечно.
– Ну тогда можешь возиться со своими делами сколько тебе угодно. Если понадобится, подожду хоть весь день.
Она убежала к мсье Ферронэ, продолжавшему копаться в своих снимках. Словно укутанная невидимым облаком, она с трудом вспоминала суть прерванной дискуссии, спешила как можно быстрее покончить с этой ненужной встречей и потому охотно соглашалась со всеми его доводами. Не к месту улыбаясь, подыскивала нужные слова и то и дело посматривала на часы. В конце концов, с охами и вздохами, мсье Ферронэ согласился на изъятие дюжины фотографий, которые все равно были явно лишними. Едва он вышел, она крикнула Каролю:
– Я минут на пятнадцать! – и выпорхнула на улицу.
Лоран сидел, уткнувшись грустным взглядом в кварту «Перье». Длинные волосы, квадратный подбородок. Анн, свернувшись живым комочком, пристроилась сбоку. Ее рука затерялась в его горячей, подвижной, живущей своей независимой жизнью ладони. Лоран перебирал ее пальцы и тихим голосом говорил. Говорил, что все это время думал только о ней. Как она пережила ту пустоту, что встретила ее в доме сразу же после похорон? А отец?
– В церкви он выглядел таким несчастным… – слышала она.
Анн не отвечала. Она была настолько тронута, что не могла говорить. Казалось бы, такой грубоватый юноша, а сколько в нем чувственности! И сердце у него невероятно отзывчивое.
– Ты сегодня ночью поднимешься ко мне? – донеслось до нее.
Она была так далеко, в бесконечном просторе нежности… и вдруг этот откровенный, грубоватый вопрос. Анн была обескуражена. Ей сейчас ничего не хотелось – только поговорить с ним да немного отогреться.
– Послушай, Лоран… – нерешительно начала она.
Он перебил ее:
– Что? Ты не хочешь?
– Да нет же, – ответила она.
Лицо Лорана поплыло отражением в воде, и Анн прикрыла своей ладошкой глуповатое подобие улыбки, исказившее его рот, вздохнула и добавила:
– Мне нужно срочно возвращаться.
Сидя в гостиной, Анн возилась над своим ковриком. По телевизору передавали скерцо Шуберта. Пьер продолжал дуться и от предложения присоединиться к ней отказался. Он читал, сбежав в свою комнату, но доносившиеся сквозь стену звуки оркестра, должно быть, нарушали его уединение. И когда он только спать отправится? Ведь пока он не уснет, она не может уйти из квартиры. А там, наверху, ее уже, должно быть, ждет Лоран. Накануне в бистро он был так мил. Она вспомнила нетерпение, проступавшее на его лице, слегка сдавленное дыхание, то, как он подносил к своим губам стакан воды…
На экране появилось крупное лицо виолончелиста с отвисшими дряблыми щеками. Музыка из-под его смычка струилась веселым, прозрачным каскадом. В гостиную заглянул насупленный Пьер, выслушал несколько тактов и удалился, не проронив ни слова. Через пару минут под предлогом, будто ему понадобился какой-то журнал, он вернулся и прослушал музыкальный эпизод уже до конца, но стоя. Когда оркестр заиграл один из шести дивертисментов Моцарта, он присел на краешек канапе. Анн чувствовала его присутствие спиной, и оно тяготило ее. Концерт закончился, начались новости, и Пьер остался послушать их тоже, впервые после смерти жены. Анн повернулась к нему. Он был в ярком домашнем халате, надетом поверх полосатой пижамы. Напряженное лицо выдавало тяжелую внутреннюю борьбу. Сразу после выпуска новостей он поцеловал дочь и спросил, не собирается ли она ложиться.
– Я еще немного задержусь.
– Хороший был концерт.
– Да, очень.
– Мне, наверное, не следовало его слушать…
– Ну почему же, папа?
Не сказав ничего, он удалился к себе, не посетовав на подступившие воспоминания. Анн вздохнула. В ее жизнь втиснулся неожиданный отпуск. От собственной ненужности у нее шла кругом голова. Никаких тебе уколов, никакого судна. И не надо снова и снова готовить сэндвичи. И никакой милосердной лжи над бредящим и столь дорогим тебе челом. Теперь она могла – нет, она должна заняться собой. А она сама – это Лоран, который беспокоится за нее и ждет от нее большего, нежели она может ему предложить.
Вжавшись в кресло напротив потухшего экрана, с ковриком на коленях, Анн почувствовала, как в ней зарождается сомнение. Она уже почти сожалела, что согласилась на это свидание, которое заставит ее притворяться. Так просидела она еще с полчаса, убедилась, что отец спит, набросила на плечи пальто, украдкой выбралась из комнаты и бегом бросилась вверх по черной лестнице.
Дверь его комнаты была приоткрыта. Лоран сидел на кровати и занимался починкой того самого нагревателя, разбросанного теперь вокруг в виде отдельных деталей.
– Час уже бьюсь над этой рухлядью, – сказал он. – Работал-то он нормально, а тут вдруг скачок напряжения, бац!
Не выпуская из рук перочинный ножик с выщербленным лезвием, служивший ему вместо отвертки, он потянулся к Анн и чмокнул ее в щеку. Она устроилась на стуле напротив. Такой прием позабавил ее. Оказывается, ее здесь почти не ждали. Лоран продолжал свое занятие, поджав губы, со свесившейся на глаза челкой. Он теперь винтик за винтиком собирал разобранный агрегат.
– Подай мне вон ту гаечку… Спасибо. Спираль совсем сломалась… А говорят, качественные материалы!
Комната выстудилась и казалась совершенно непригодной для жизни. Анн знобило, пришлось плотнее запахнуть полы пальто.
– Тебе холодно? – пробормотал он. – Идиотизм! До сих пор не топят…
На столе посреди куска жирной бумаги лежали кусок недоеденной колбасы и яичная скорлупа. Значит, Лоран тут же прямо и ел. Толстый зеленый шерстяной свитер облегал его торс. Изо рта Лорана шел пар.
– Ну теперь все заработает! – сообщил он.
Сидя на корточках, Лоран воткнул штепсель в розетку. Никакого эффекта. Лоран выпрямился и с комичным выражением отчаяния на лице, всплеснув руками, посмотрел на Анн.
– Что будем делать? – протянул он.
– Мы не можем здесь оставаться, – ответила она. – Здесь очень холодно. Пошли!
Внезапность принятого решения удивила даже ее саму. Она увлекла юношу на лестницу. Пока она на цыпочках ходила вглубь квартиры, он побыл на кухне. Тихое похрапывание отца, доносившееся из-за двери, придало ей уверенности. Анн вернулась, схватила Лорана за руку и потащила через темный коридор в свою комнату. Поворот ключа – и она уткнулась ему в грудь.
– Я хочу тебя! – выдохнул он. – Я болен тобой… быстрее.
Он завладел ее ртом. От прикосновения его губ у нее внутри разошлись круги неведомо сладостных волн. В следующую минуту он отстранился и принялся раздеваться. Она распутала висевший на шее шарфик и укрыла им ночную лампу, чтобы еще больше приглушить свет. И тоже стала раздеваться. Движения ее были замедленными, она не отрывала взгляд от Лорана. В полутьме комнаты он срывал с себя одежду с таким остервенением, словно свитер, брюки, ботинки, носки были для него теми условностями, от которых он должен был избавиться, чтобы наконец обрести свой истинный, первобытный облик. Через всю комнату чайкой пролетели и приземлились где-то на комоде его плавки. Перед глазами Анн вырос голый мужчина, царственный и бесстыжий, с расставленными в стороны ногами и раскинутыми руками. Низ его живота был отмечен густой порослью волос, а посреди нее, наподобие рога, дыбилась живая плоть. Завороженная, она наблюдала за тем, как надвигается на нее этот нежный убийца. Длинные волосы чудовищным образом противоречили доказательству его мужской силы. Как могла она противиться этой встрече, когда каждая клеточка ее тела требовала именно этого? Еще секунда – и тела их соприкоснулись. Удовольствие, пронзившее ее подобно электрическому разряду, было настолько сильным, что от потрясения она вскрикнула. Он уложил ее на кровать. Глаза ее полуприкрылись, а влажный и мясистый рот прогуливался по ее плечам, по груди, животу и ложбинке меж бедер. Наслаждение закручивало ее тело в жгут, от затылка до самых пят. Она взяла голову Лорана двумя руками, подняла к своим губам, покрыла поцелуями это костистое сокровище и зарылась в его густую шевелюру. Извиваясь в перехватывающей дыхание игре, она ощущала себя одновременно потерянной и повелевающей. Жизнь, отдавая потом и кровью, клокотала в ней, как никогда прежде. Будто долгое пребывание под пологом смерти довело в ней вкус к наслаждению до безумия.
