Тильда Лоренс - Гадюки в сиропе или Научи меня любить
Паркер, кажется, решил проявить себя с лучшей стороны и отправился провожать свою леди. Дитрих усмехнулся. Видимо, не настолько Паркер сволочной, каким хотел показаться в школе. А, может, просто что-то испытывает к этой девушке, потому с ней и преображается. Где-то Ланц слышал потрясающую по своей наивности и глупости фразу, что истинная любовь способна изменить человека до неузнаваемости. Да-да, вот просто в один момент преображаются. Конечно! А еще папоротник цветет алыми цветами! И коровы летают.
Дитрих впервые подумал о том, что ему может быть неуютно в своем одиночестве. Не то, чтобы он очень от этого страдал и мучился, просто было бы намного интереснее сейчас с кем-то поговорить, чем сидеть и пялиться в никуда. Или пойти куда-нибудь, прогуляться. Правда, этот вариант вообще был непозволительной роскошью. Он пока плохо ориентировался на местности, знал лишь дорогу из школы домой, и домой из школы. Другие маршруты он планировал освоить на выходных, сейчас же предполагалось сидеть дома, пытаться влиться в новую жизнь, заслужить расположение учителей и одноклассников. Впрочем, второе не обязательно. Учителя – да, важны, а вот что думают о черной кошке серые мыши – это их мышиные проблемы.
Отец все ещё был на работе, мать вернулась днем, но тут же убежала, прихватив с собой тарелку печенья. Оно было высыпано на тарелку в живописном беспорядке, одно из них Лота явно покрошила сама, а потом посыпала все остальные, чтобы придать им вид собственноручно выпеченных кондитерских изделий. Ланц только посмеялся над этими неумелыми попытками выглядеть хорошей хозяйкой и поинтересовался, кого хочет поразить своими кулинарными талантами его мать. Оказалось, что она решила подружиться с соседями, а потому и печенье предназначается им. Судя по тому, что она все еще не вернулась, у нее с соседями было полное взаимопонимание. Мир, дружба, жевательная резинка, как, впрочем, и всегда.
Его родители быстро обрастали нужными знакомствами, могли найти общий язык, с кем угодно. В кого у них получился сын, сказать было сложно. Возможно, давала о себе знать та самая знаменитая теория, гласящая, что дети, не имеющие братьев и сестер, вырастают эгоистами и эгоцентриками. А, может быть, просто так сложились звезды, так было угодно судьбе... В общем, причин при желании, можно было найти множество. Но какая из них не была надуманной и соответствовала истинному положению вещей, оставалось неразгаданной тайной.
Посидев ещё немного, он решил, что небольшая прогулка все же не помешает. Если не по городу, то хотя бы по собственному участку. Вчера он, конечно, успел изучить его вдоль и поперек. Здесь тоже все оказалось стандартно. Газон, поросший специальной газонной травой, которую предписывалось стричь, и не давать ей расти выше положенного. Сейчас трава пожелтела и пожухла, но с началом теплых деньков, наверняка, придется париться с газонокосилкой, и на чью долю выпадет – быть садовником, становилось ясно с первого раза, даже к гадалке не ходи. Нарисованная перспектива не радовала.
Помимо газона была еще и клумба. Правда, она в настоящий момент пустовала, просто её границы были выложены крупными камнями, покрытыми бронзовой краской, а земля старательно перекопана. Видимо, прошлые владельцы утащили с собой и все цветы, которые выращивали здесь. Лота особой страсти к садоводству не испытывала, так что можно было с уверенностью сказать, на месте клумбы в скором будущем тоже вырастет трава, главное следить за тем, чтобы дорожка ею не зарастала.
Осмотр территорий тоже ничего нового в жизнь Ланца не привнес, лишь усугубил его меланхолию. От нечего делать, он встал на ступеньки, опершись спиной на входную дверь, и принялся наблюдать за своими соседями и простыми прохожими.
Невольно вспоминались оживленные улицы Берлина, его жители, каждый из которых был по-своему ярок и привлекал внимание. Здесь даже жители были серыми, под стать городу. Все куда-то спешили, все ходили, понурив голову, стараясь не выделяться из толпы, были той самой пресловутой серой массой, которая одним фактом своего существования портила настроение, заражала своим дичайшим пессимизмом и навевала не самые радужные мысли. Дитрих терпеть не мог тех людей, что всем своим видом старались продемонстрировать, что им нет ни до чего дела. Впрочем, здесь следовало бы немного разграничить понятия равнодушия. Оно, в понятии Ланца могло быть показным, напускным, когда некто делает лицо кирпичом и на полном серьезе заявляет, что ему все равно. И ему, на самом деле, все равно, потому что у него свой стиль жизнь, свои стремления и свои определенные цели. Таких людей Дитрих уважал, и к таким относил себя самого. Был еще и второй тип людей равнодушных. Те, для кого равнодушие было не стилем жизни, а попыткой не привлекать к себе внимание. Такие люди вызывали тихое раздражение. Ланц прекрасно понимал, почему они начинают сливаться с толпой. Потому что у них на лбу крупными буквами написано «лузеры». Кто-то когда-то вбил в их голову эту мысль, а они, вместо того, чтобы попытаться опровергнуть данное заявление, сами прониклись идеей, поверили в свою никчемность и теперь жили так каждый день, равнодушно, бесцветно, неряшливо. Ни к чему не стремились, ничего не добивались.
У них была только одна цель в жизни, хоть как-то прожить очередной день. Не биться за улучшение, а просто плыть по течению. Такие люди вызывали непреодолимое желание пнуть их побольнее, раз уж они сами позволили вытирать о себя ноги.
Ланц ненавидел школьную иерархию.
Она всегда казалась ему неправильной. Раздражали и вызывали рвотный рефлекс те, кто кичился своим положением в обществе, стремился ставить себя выше других, при этом оставаясь обычными ничтожествами с завышенной самооценкой. Они самоутверждались за счет других, повышали свой авторитет, забивая, не только морально, а иногда и физически тех, кто был слабее и не мог достойно ответить на выпады местных «царьков», вообразивших себя невесть кем.
Впрочем, пострадавшей стороне Дитрих нисколько не сочувствовал. Такие люди, слабые духом, тоже вызывали у него неприятие и отторжение, как антитела, не сумевшие прижиться в организме, а оттого погибшие. Он знал, что закон каменных джунглей немногим отличается от закона естественного отбора: «Выживает сильнейший». И, если природа того требовала, нужно было доказывать, что ты в числе сильнейших. А не наматывать сопли на кулак, прячась по углам от своих обидчиков.
Это было противно и мерзко, смотреть на тех, кто разводил сырость при малейшей неприятности, свалившейся на их головы. Достаточно было один раз дать достойный отпор, и все мгновенно прекратилось бы, но есть такой тип людей, что, начав с позиции пешек, так навсегда и останутся пешками, даже если у них однажды появится возможность взойти на престол и немного посидеть в королевском кресле. За своими жалобами на жизнь и стонами о несправедливом обращении они не заметят, что вместо одной закрывшейся двери перед ними открылось две новых, они так и будут смотреть на стену, где нет никаких дверей. Такие люди не заслуживали жалости, они вызывали непреодолимое желание все-таки добить их.
