Сандра Мэй - Пробежать под радугой
— Мы друзья.
— Согласна, но друзья не делают таких подарков. Это неприлично.
— Да почему же?
— Потому что… потому что… Потому что это каждый знает!
— Франческа, послушай. Я согласен, это немного нескромно, но на самом деле ничего такого в этом нет. Я тебя сдернул с насиженного места, не дал тебе толком заработать, потащил в другую страну…
— Но я буду получать жалование!
— Но это будет не сегодня и не завтра. Мне захотелось сделать тебе приятное здесь, в Лондоне. Разве это так ужасно?
Франческа задумалась, потом просияла и воскликнула:
— Хорошо! Будем считать, я заняла у тебя денег в счет жалованья. Потом я тебе верну. Сколько это все стоит?
— Конечно, вернешь. Потом.
— Сколько?
— Миссис Джонс звала ужинать.
— СКОЛЬКО?!
— Сто фунтов.
— Врешь!
— Сто фунтов.
— Это только платье с туфлями. Сколько?
— ОСТОРОЖНО!
Широкое и длинное полотенце, в которое была завернута сердитая нимфа, зацепилось тем временем за кресло. Когда Франческа сделала шаг вперед, намереваясь силой вытрясти из Пейна стоимость одежды, полотенце красиво развернулось и упало роскошными складками вокруг остолбеневшей девушки.
Пейн немедленно зажмурился и пошел к Франческе с вытянутыми руками. Та взвизгнула и отпрыгнула в сторону, подхватив полотенце и тщетно пытаясь им прикрыться.
— Ты что это делаешь, Пейн?!
— Я хочу помочь.
— Вот не надо этого! И не смей открывать глаза!
Психологи всего мира давно бьются над этой тайной. Какой участок человеческого мозга отвечает за непреодолимое, инстинктивное желание сделать наоборот? Чему служил у древних людей этот инстинкт? И как с ним бороться, если даже профессора истории грешат.
Конечно же, Алан Пейн мгновенно открыл глаза. И тут же зажмурился обратно, но это уже не могло ничего изменить. Под стиснутыми веками осталась яркая картинка, и он знал, что ей не суждено погаснуть.
Высокая маленькая грудь с небольшими розовыми бутонами сосков. Впалый мускулистый живот. Округлые, но стройные бедра. Точеные ножки. Безупречные плечи. Руки, вцепившиеся в полотенце. Маленькие босые ступни, утопающие в ворсе ковра. Кудри, разметавшиеся по плечам. И лицо разгневанного ангелочка, милое, румяное, даже в сердитом виде не утратившее очарования. Алан Пейн блаженно улыбнулся. И тут же получил по голове полотенцем, после чего хлопнула дверь, и Франческа исчезла.
Он осторожно открыл глаза, убедился, что ее нет, и рассмеялся.
Он больше никуда не уедет из замка. Он будет каждое утро встречаться с ней за завтраком. Он покажет ей свои книги. Расскажет про все на свете. И про Дженну тоже. Про то, как сильно он ее любил. Как едва не умер, потеряв ее. Про то, как бросил на произвол судьбы своих детей. Она будет его ругать, может быть, даже еще раз стукнет полотенцем, но потом простит. И дети ее полюбят. А она научит его любить их. Это ведь просто, надо только вспомнить.
Стуча в дверь комнаты Франчески, Алан всерьез опасался, что она сейчас кинет в него всеми пакетами и обидится, однако она вышла в золотистом платье, на высоких каблуках, надменно посмотрела на несчастного и оробевшего профессора — и высунула язык. Потом подхватила его под руку и отправилась на ужин.
Миссис Джонс одобрила платье наклоном головы, подмигнула Франческе в качестве дружеского бонуса и отправилась на кухню за горячим. Джои выразил свой восторг, выкатив глаза и щелкнув языком.
Супружеская пара из Америки оказалась очень милой и спортивной. Оба явились в тренировочных костюмах и кроссовках, оба пахли мятным освежителем рта и лимонным мылом, оба были румяными, толстенькими и благодушными. Звали их Белинда и Пол Эванс, путешествовали они не в первый раз, но в “патриархальной Англии” были впервые.
За столом они вели себя с детской непосредственностью, от мясного пудинга пришли в ужас, а ростбиф долго и подозрительно рассматривали, после чего Белинда шепотом осведомилась у Франчески, не много ли на ее взгляд в этом куске мяса холестерина. Миссис Джонс не расслышала, чего именно много в ее мясе, но обиделась, Алан тихо хихикал, а Пол (который был глуховат) безмятежно продолжал рассказывать ему, как хорошо растить кабачки на патентованных таблетках из навоза.
В целом ужин прошел прекрасно. Старички сверились с часами и заторопились в постель, так и не выпив кофе и бренди, а мстительная миссис Джонс тотчас по их уходе достала из холодильника шампанское и зажгла свечи.
Теплый июльский ветер колыхал занавески. Петуньи и маттиола одуряюще благоухали под окном. По темному газону крался куда-то по своим ночным делам белый кот с черными ушами.
В столовой таинственно сверкали фужеры. Золотой напиток искрил маленькими пузырьками. Франческа зачарованно водила пальцами по запотевшей поверхности фужера. Алан глядел на нее из тьмы, немного грустный, но умиротворенный. Миссис Джонс неслышно удалилась куда-то в свои апартаменты.
Франческа негромко произнесла:
— Такой безумный день. В него сразу уместилась целая неделя. Подумать только, сегодня утром мы еще были во Франции!
— Да, а вчера я еще не был уверен, что ты приедешь.
— Алан…
— Что?
— Когда мы поедем в замок?
— Не терпится?
— Нет. Скорее, наоборот. Мне вдруг стало страшно. Какие они, дети этого парня? Как его зовут-то?
Он ждал этого вопроса два дня, а застала она его врасплох.
— А… Генри.
— Агенри? Оригинально.
— Просто Генри. Генри Стерлинг.
Стерлинг была фамилия его матери. Генри — второе имя, данное при крещении. Так звали дядюшку, который терпеть не мог детей, но согласился крестить маленького Алана с тем, чтобы родители малыша больше никогда в жизни не мучили своего родственника рассказами о своих малютках и предложениями подержать их на коленях.
— Хорошая фамилия. Многообещающая. А дети? Их как зовут?
— Мэри, Уильям и Кэролайн. Двенадцать, восемь и пять.
— Да, это я помню. Алан?
— Что?
— Почему ты ничего не рассказываешь о себе?
— Так ведь нечего особенно рассказывать. Ты все знаешь. Я — человек-катастрофа.
— А если серьезно? Ты историк, профессор. Пишешь книги и статьи, лекции не читаешь. Живешь где-то в Шотландии. Сложения атлетического, характера меланхолического. Расстроенные нервы. Одинок. Не слишком много я знаю для друга. Ведь ты сказал, что мы друзья?
— Мне бы очень хотелось в это верить. Я привязался к тебе. Впервые в жизни мне было легко сойтись с малознакомым человеком, тем более — с девушкой.
— О, это интересно. Расскажи о своей юности. Ты не умел знакомиться? Был нелюдим, просиживал в библиотеке, потому и не завел себе подружку?
— Почти так и было. На подружек меня никогда не хватало.
— Я буду клещами из тебя тянуть? Не хочешь — не рассказывай.
Алан отпил искрящееся шампанское. Помолчал. Потом заговорил негромко и спокойно, а глаза его при этом сделались печальными и немного потусторонними.
— Я всегда был, скажем так, сдержанным. Друзей у меня почти не было. Шумных игр я не любил. В наших краях ценят одиночество. Я умел жить один. Потом было много счастья. Так много, что одному, наверное, и нельзя столько иметь. А потом я заболел. Это давно, пять лет назад. Болезнь была очень долгой, хотя тяжелее всего пришлось моим близким, это я только сейчас понял. Сам я почти ничего не помню об этом периоде. У меня было нервное расстройство, потом тяжелая депрессия. Как ты понимаешь, об этом не слишком хочется распространяться.
— Прости.
— Нет, не за что прощать. На самом деле мне давно нужно было об этом рассказать. Назвать вещи своими именами. Выговориться. Ты даже не представляешь, насколько мне стало легче за то время, что мы с тобой знакомы. Я действительно считаю тебя своим ангелом-хранителем. И благодарю судьбу за встречу с тобой.
Он перегнулся через стол, взял ее руку и осторожно поднес тонкие пальцы к губам. Франческа замерла. Мужчины целовали ей руку, правда, не слишком часто и, наверное, не всерьез, но этот поцелуй был особенным. От него стало горячо в груди, и ноги превратились в желе, а щеки загорелись, комната поплыла перед глазами.
Алан поднялся.
— Пойдем. Уже поздно, а завтра будет трудный день. Мы будем до вечера бродить по городу, а вечером сядем на поезд, и он повезет нас через всю Англию, на север.
Он словно рассказывал ей сказку, и девушка покорно поднялась из-за стола и направилась к выходу. Алан заглянул к миссис Джонс и поблагодарил ее за прекрасный вечер.
Он догнал Франческу уже наверху, у самой двери. Глаза его блестели в темноте, вид был решительный и немного отчаянный.
— Вот что еще… Будем считать, что я напился и веду себя кое-как! Позволяю себе лишнего. Но не сказать этого я не могу. Ты мне очень нравишься, Франческа. Так сильно, что я не могу не сделать этого сегодня.
