Сандра Мэй - Не было бы счастья...
ЛОЖЬ. Это слово повисло между ними в воздухе, впрочем, Ширли не особенно переживала. Она не солгала Брэнду, она просто не сказала правды.
Надо полагать, и он был не до конца откровенен. Вообще, создавалось впечатление, что оба они сейчас разводили теории, основываясь на собственном опыте и изо всех сил стараясь скрыть это.
Надо прервать паузу. Лучшая защита — нападение.
— Я думаю, вам пришлось долго наблюдать, чтобы выйти на такие потрясающие цифры. Девяносто девять процентов!
— Ты мне не веришь?
— Я этого не сказала. Просто интересно, откуда взялась цифра. Вы не сказали «большинство» или «значительно больший процент», вы использовали цифры. Вы не думаете, что для политика может быть опасно оперировать цифрами, реальность которых он не может доказать?
Она ожидала презрительного фырканья, снисходительного сообщения, что мир политики он знает лучше, одним словом, чего-то обидного. Вместо этого Брэнд рассмеялся, и напряженные нервы Ширли вздрогнули при звуках этого хриплого сексуального смеха.
Она может сколько угодно сражаться с Брэндом, испытывать к нему недоверие и антипатию — ее собственное тело все разно предаст ее в самый ответственный момент. Ее тело реагирует на Брэнда совсем иначе…
Дистанция! Надо соблюдать дистанцию, вот и все. Не говоря больше ни слова, Ширли развернулась и бросилась вперед по темной улице. Ей удалось миновать полквартала, когда рядом снова повеяло запахом мокрой кожи и горячего металла, бензина и знакомого одеколона. Потом рядом с ней на уровне плеча появилась ее собственная сумка, которую без особого напряжения сжимала также хорошо знакомая мускулистая рука, затянутая в черную кожу.
— Ничего не забыла?
Она молча забрала сумку и пошла дальше, а Брэнд заглушил двигатель и катился рядом с ней, отталкиваясь ногами. Потом неожиданно тихо спросил:
— Я тебя обидел?
— Что?
От неожиданности она посмотрела ему в глаза и тут же поняла, что это ошибка. Поспешно отвернулась, чуть ускорила шаг.
— Послушай… я не над тобой смеялся.
— Я поняла, поняла. Я просто опаздываю, вот и все.
— А ты всегда так уходишь, да? Не попрощавшись?
— Ну ты же появляешься без всякого «здрасте»?
— Туше. Ты всегда выигрываешь в спорах?
Она замерла на месте и повернулась к нему.
— Никогда. Я даже не вступаю в споры, не говоря уж о том, чтобы их выиграть.
— То есть это только я удостоился? Что ж, тогда у меня нет шансов в политическом смысле. Если уж я не могу выиграть спор у неопытной тонущей крысы с щенячьими глазами, красной, как петух, злой, как мокрая курица, и, возможно, пахнущей, как стадо свиней…
Она ничего не могла поделать, смех прорвался сквозь плотно стиснутые губы, защекотал в носу. Однако Ширли упрямо шагала вперед, пока не почувствовала, что ее что-то удерживает.
Разумеется, это был Брэнд. С задумчивым видом он держал ее двумя пальцами за кофту.
— Будь добр, не делай этого.
— Если скажешь, куда ты идешь.
— Я иду в «Чили Коув», а потом в дом Аманды в Терри-тауне. Я сняла у нее комнату.
— Я понимаю, что рискую, говоря это, но… ты идешь не в ту сторону.
Ширли вскинула голову — и не увидела светящегося здания капитолия. Повертев головой в разные стороны, она наконец обнаружила нужное направление, недоумевая про себя, как это ее понесло в обратную сторону.
— Теперь отпусти меня, пожалуйста.
— Слушай, сейчас дождь, холодно и темно. Позволь мне тебя довезти.
Это было вполне логично и разумно, но Ширли уже закусила удила.
— Спасибо, но я дойду сама.
Его брови снова сдвинулись, и Брэнд заговорил уже с нажимом и с некоторой издевкой:
— Хорошо, попробуем иначе. Что будет, если я отпущу тебя одну, ночью, в незнакомом тебе и опасном районе? А вдруг с тобой что-то случится? Разве не повредит моей репутации преуспевающего начинающего политика обстоятельство, что я бросил пресловутую деву в беде, предоставив ей в эту холодную зимнюю ночь добираться домой в одиночестве, когда за каждым углом таится опасность…
— А вот интересно, с чего это преуспевающему начинающему политику гонять на мотоцикле под проливным дождем? Да тебя здесь никто не узнает!
— Ты удивишься — но таким образом я бегу. Бегу от политики, от интриг, от притворства, от занятости. Просто еду в никуда. Только дорога, ветер и я. Но один репортер разнюхал про мой «Харлей», и теперь я известен повсюду, как Крутой из Капитолия, хороший парень на большом черном байке. Меня каждая собака узнает. Люди любят ярлыки.
О, это она знала очень хорошо. Воспоминания об этом отдались на языке горечью.
— Ну так что скажешь?
— Я ценю ваше предложение, мистер Мэрфи.
— Слава те, Господи! Садись уже. О, теперь у меня будет шанс выяснить, что ты скрываешь…
Она отшатнулась, немедленно впадая в панику.
— О чем это ты?
— Как это о чем? Теперь у меня будет шанс выяснить, как ты пахнешь. А вдруг все-таки свинарником?
С этими словами Брэнд стремительно притянул ее к себе, обхватив одной рукой за талию, другой за шею. Быстро и умело расстегнул мокрую кофту и прижался лицом к впадинке между ключицами…
Ширли оцепенела. Нет, не так. Она просто расплавилась и превратилась в нечто невесомое и потому абсолютно безвольное и бессильное. Все ее мышцы стали водой, а сама она — огнем. Дыхание Брэнда, тепло его тела, мощь его рук — вот, что было реально, а ее, Ширли, больше не было.
Брэнд поднял голову и кратко изрек:
— Мокрая овца.
Ширли смотрела на него шальными и абсолютно безумными глазами, даже не думая вырываться из нахальных рук. Незнакомые желания разрывали ее тело на сотню маленьких Ширли.
— Что?
— Я говорю, ты пахнешь, как мокрая овца.
— Ах, ты… Ужас какой!
— Ну почему? Все лучше, чем свинарник!
Ванесса Шелли плавно прошила очередь ожидающих столик посетителей «Чили Коув», не обращая ни малейшего внимания на недовольные возгласы. Остановилась перед баром, окинула острым взглядом зал.
Сюда ее привело беспокойство за Брэнда. В последнее время он совершенно потерял голову с этим несчастным законопроектом о тюрьмах! Это может навредить — и обязательно навредит! — его политической карьере, а значит, навредит и ей, Ванессе.
Разумеется, прежде всего она была практична. Замуж за Брэнда она собиралась, потому что вместе их ждет именно такое будущее, какое она сама себе придумала. Она работала над этим!
Детство она провела в ненависти к собственным родителям, вернее, к скучной жизни, которую они вели. Каждый день Ванесса клялась себе, что ни за что не станет такой же, как они. Тот факт, что самих родителей вполне устраивала их жизнь, Ванессу не волновал. Отец и мать вызывали у нее чувство брезгливой жалости, и она инстинктивно понимала, что это самое большее, что она может себе позволить. Иначе и сама скатится в то же болото.
