Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти
Следуя данным ей указаниям, она пошла по длинной прямой улице под названием Рекохидас на окраину городка. Сейчас магазины были открыты, над тротуарами, по которым под ручку прохаживались, весело болтая, молодые женщины с пустыми хозяйственными сумками на плечах, лилась музыка. Это была улица для молодых модниц — в красивых витринах были выставлены высокие сапоги, украшенные камнями пояса; стильные пиджаки на равнодушных манекенах притягивали этих девушек, как конфеты детей.
Шагая по солнечной стороне улицы, так и кричавшей: «Жизнь прекрасна!», трудно было представить Испанию, которую раздирали междоусобицы, как изобразил ее хозяин кафе. Однако Соня была заинтригована тем, что он рассказал о войне, и озадачена, что так мало осталось тому свидетельств. Она не заметила ни мемориальных досок, ни памятников, которые бы увековечили события тех времен, а окружавшая Соню атмосфера подтверждала, что эти молодые люди не очень-то задумываются о прошлом. Альгамбра — исторический памятник, привлекающий в Гранаду туристов, но такая улица, как Рекохидас, являлась доказательством того, что нынешняя Испания активно развивается, перестраивает здания минувших столетий в сказочные дворцы из стали и стекла. Несколько старых магазинов сохранили свои первозданные, витиевато украшенные фасады, где имя хозяина было выгравировано золотом на черном стекле, но подобное было редкостью, которую сознательно сохранили ради ностальгии; такие магазинчики не являлись частью современной Испании.
В конце улицы, где заканчивался ряд магазинов и как грибы вырастали безликие многоквартирные дома, Соня увидела, что за городом расстилаются зеленые долины Веги — пастбища с буйной растительностью. Сверившись с картой, Соня повернула направо и через ворота вошла в парк. Парк растянулся на несколько гектаров и представлял собой нечто среднее между унылым городским сквером и декоративным садом времен Елизаветы: с посыпанными песком тропинками, вьющимися вдоль геометрически правильных бордюров и низких живых изгородей. Растения недавно полили. Капли свисали, как хрустальные бусины, с бархатных темно-красных лепестков, а влажный воздух был наполнен тяжелым запахом роз и лаванды.
Парк был практически пуст, если не считать пары садовников и двух седовласых мужчин, сидевших на скамейке и опиравшихся на палочки, которые они держали между колен. Они были крайне заняты беседой и даже не подняли глаз, когда Соня прошла мимо, их даже ничуть не побеспокоил звук трубы, пронзивший воздух. Акустика пустого парка лишь усилила игру одинокого трубача, который не разогревался перед выступлением (это было лишено всякого смысла, учитывая количество гуляющих), а просто тренировался на воздухе.
Согласно путеводителю, усадьба Сан Висенте располагалась в самом центре парка, и сейчас сквозь густые заросли деревьев Соня могла разглядеть очертания белого двухэтажного дома. Несколько людей толпились у дома в ожидании, когда откроются двери.
Дом, ассоциировавшийся с таким великим именем, как Федерико Гарсиа Лорка, был скромнее, чем Соня предполагала. В одиннадцать темно-зеленые входные двери распахнулись, посетителей пригласили войти, а нарядно одетая женщина средних лет поприветствовала их по-испански. Соня решила, что вела она себя как настоящая хозяйка — уверенно, однако с благоговением перед домом, за которым присматривала. Ожидалось, что и посетители отнесутся к нему как к святыне.
Сониных знаний испанского было достаточно, чтобы она кое-что поняла из речи женщины перед началом экскурсии: Лорка любил этот дом и провел тут много счастливых летних дней. В доме ничего не трогали, все осталось так, как в тот день, когда он уехал в августе 1936 года искать пристанища у друзей в центре города. После его смерти все члены семьи отправились в изгнание. Посетителей попросили не пользоваться вспышками, у них было полчаса на то, чтобы осмотреть дом.
У Сони сложилось впечатление, что женщина ожидала, что посетители прекрасно знают, кто такой Лорка и что он написал, как экскурсовод в соборе предполагает, что туристам известно, кто такой Иисус Христос.
Сам дом мало что мог прибавить к сказанному. Белые стены, высокие потолки, кафельный пол. Соне он казался таким же бездушным, как и окружающий его парк. Было трудно представить, как вокруг обеденного стола из темного дерева, окруженного тяжелыми стульями с высокими спинками, велись оживленные беседы или как Лорка за этим громоздким столом сочинял стихи. В кабинете были выставлены некоторые из его рукописей: красивый почерк с завитками, на полях — изящные цветные рисунки. На стенах висели интересные портреты и кое-что из набросков Лорки для театральных постановок, но ничто не указывало на то, каким был этот человек. Дом казался скорлупой, пустой оболочкой. Соня была разочарована. Старик из кафе с такой страстью рассказывал о Лорке, однако она была потрясена тем, насколько мало здесь все напоминало атмосферу семейного гнездышка. Дом привел ее в уныние, вероятно потому, что она пришла сюда, узнав об ужасной смерти поэта.
Она остановилась у стойки с фотографиями. Лишь это место проливало хоть какой-то свет на личность Лорки. Здесь можно было увидеть несколько десятков его портретов. Вот он — тот человек, который когда-то наполнял этот дом своим присутствием. Было что-то удивительно живое и современное в его лице, шоколадные глаза пристально смотрели не только на фотографа, но и на любого, кто останавливался у стойки с фотографиями много лет спустя.
У него были волнистые волосы, густые брови, немного неровная кожа и торчащие — вероятно, к его огорчению — уши. Он примерил на себя множество различных образов: на одном снимке он играл роль дядюшки, а племянница, которая была на него похожа, будто его собственная дочь, сидела у него на коленях и училась читать: кряжистым указательным пальцем он водил по странице. На другом он уже был братом, весело позирующим со своими братом и сестрой, — казалось, все едва сдерживают смех. От теплого солнечного дня и от теплоты их отношения друг к другу фотография прямо-таки светилась изнутри. Прочие снимки были семейными, несущими отпечаток давно утраченного уклада, когда дети носили хлопчатобумажные фартуки, младенцы — чепцы, когда женщины надевали расшитые платья, а мужчины восседали в полосатых шезлонгах. Здесь Лорка был показан с легкомысленной стороны: на одном он изображал летчика, стоящего под огромным изображением биплана; на другом его улыбающееся лицо выглядывало в прорезь большой ярмарочной карикатуры, изображавшей пышнотелую женщину. Было в этих фотографиях что-то от детских проказ, но на других — в компании группы интеллигентов или рядом с молодым мужчиной — он казался довольно серьезным.
