Любимых не отпускают (СИ) - Коваленко Мария
— Паша делал, что мог. Ни вчера днем, ни ночью не было и намека на болезнь. Мы ехали отдыхать.
— Тогда в следующей раз, если решит увезти вас, пусть учится предвидеть любой форс-мажор.
Рауде так сильно стискивает зубы, что на скулах выступают желваки.
— Я сама больше не повезу Вику в такую глушь, — стараюсь говорить миролюбиво. Сегодня я не могу злиться на этого сложного мужчину. Не после того, как он спас нашу девочку.
— Ты сказала ей, что я отец. — Лео смотрит исподлобья. На суровом лице трещиной ползет улыбка.
— Считай, что ты победил.
Еще день назад я и представить не могла, что скажу такое. А сейчас… на душе становится легче.
— Я буду победителем, когда заберу вас обеих себе. Но пока нужно избавиться от Каткова.
— Гриша не звонил мне уже два дня.
Я умышленно игнорирую первое предложение Лео. Он уже сообщил, что не разведется. А я слишком большая девочка, чтобы соглашаться на прежнюю роль любовницы.
— Леванский и Шустов не должны были рассказать ему правду. Скорее всего, Катков уверен, что у него все удалось.
— Что он продал меня?
— Да. И сейчас на волне успеха может подстроить еще какую-нибудь подлость.
— А если разыграть его? Только на этот раз позвать на помощь полицию.
— Хочешь рискнуть собой? В третий раз?
Лео качает головой, а я делаю новый жадный глоток.
Он не забыл! Помнит, как несколько лет назад спас меня в похожей ситуации. Подоспел буквально за мгновение до того, как стало бы поздно.
Жуткая история. А ведь тогда мы даже не были любовниками. Я училась в его продюсерском центре, готовилась стать звездой. Молодая неизвестная певичка, с которой захотел развлечься маститый басист.
Никто бы не поверил, заяви я об изнасиловании. Скорее всего, любая огласка поставила бы точку на карьере и вернула бы в Тюмень. Но Лео…
Он справился сам. Вытянул меня из того дома, разобрался с басистом и подчистил в новостях любые намеки на связь с тем уродом.
— Не хочу, чтобы тебе снова пришлось рисковать собой и нарушать закон, — отвечаю ему после паузы.
— Я справлюсь со всем сам. Тебе и Вике лучше на время исчезнуть из поля видимости Каткова.
— Что ты имеешь в виду?
— Твоя няня сообщит журналистам, что ты и дочка заболели.
— А как же фестиваль?
— Администрация найдет тебе замену. Уж поверь, Шустов будет только рад сунуть на твое место одну из своих протеже.
— Предлагаешь нам целую неделю сидеть в номере отеля? — Меня не покидает ощущение, будто Лео что-то задумал.
— Я найду для вас подходящий дом. Там будет все, что нужно тебе и ребенку.
— А что потом? Когда неделя закончится?
— Завтра с тобой свяжется мой юрист. Уверен, он найдет нужную лазейку в твоем контракте.
— Я уже показывала его хорошим юристам. Они лишь развели руками.
— Никита Лаевский умеет искать зацепки там, где не видят другие. За неделю он придумает способ, как расторгнуть контракт. Просто доверься ему.
— Довериться?.. — звучит как заклинание из сказки. Слово, которое исполняет любые желания. Без джина и лампы. — А зачем… — откашливаюсь. Сама не верю, что собираюсь задать свой главный вопрос. — Зачем ты вообще отдал меня Каткову?
Глава 25. Полуправда
Леонас
Не представляю, как бы я держался, если бы за плечами не было опыта с племянником. Его бесконечных болезней, капризов и тяжелого переходного возраста.
Именно благодаря такой закалке я нормально переношу полет. Не хватаюсь за сердце каждый раз, когда моя девочка морщит от боли свой красивый носик. Не посылаю никуда Старовойтова с его рассказами о моем невеселом прошлом. И даже успеваю раздобыть кофе для Евы.
К сожалению, на кофе везение заканчивается.
— Зачем ты вообще отдал меня Каткову? — произносит Ева с такой надеждой, что дико хочется выложить грязную правду. Рассказать все, как есть, без тайн и недомолвок. Снять с души камни и возможно перестать казаться ей моральным уродом.
Жгучее желание! До зудящих ладоней и жара за грудиной. Даже Штерн не знает всей глубины болота, в котором я барахтаюсь уже пять лет. А она могла бы… И узнать, и понять.
На мое счастье мозг вовремя глушит все эти опасные порывы.
— У меня тогда не было возможности дальше заниматься музыкальными проектами, — выдаю свою полуправду.
— Забыл? Я видела тебя в коридоре реанимации. Ты не пострадал в аварии.
— У меня было сотрясение и два сломанных ребра. — Вряд ли эта информация для нее тайна. На каждом столбе писали о том жутком ДТП и моем состоянии.
— Это не помешало тебе через неделю выписаться из больницы. — Ева встает из кресла и вздергивает подбородок.
Я слабо переношу женскую злость, но ее злостью можно лишь любоваться. Красивая девятнадцатилетняя девчонка выросла в роскошную женщину. Живое искушение для того, кто даже в случайных одноразовых любовницах видел лишь одну.
— Мне пришлось выписаться. Появились вопросы, которые требовали срочного решения. Все основное время я по-прежнему проводил в палате.
— Почему мне тогда вообще не сказали, что тебе было плохо? Почему об этом нигде не писали? — Будто хочет ударить, Ева замахивается, но останавливает свою ладонь в области моей груди.
Касается так невесомо, словно испуганная бабочка.
— Потому что я продолжил находиться в клинике не из-за себя, — на этот раз говорю правду. Кристально чистую, как гребаные алмазы, которыми по сей день расплачиваюсь за молчание с одним хитрым ублюдком.
— Ирма? — облизывает пересохшие губы Ева.
— Она, — киваю.
— Я еще удивлялась, почему о твоей жене нет никаких новостей… С ней было что-то не так?
По поводу новостей Ева не ошибается. Репортеры толпами валили в больницу, чтобы узнать о нашем состоянии. Я дважды выступал перед этой сворой. Показывал, что жив и здоров.
Но Ирма для всех журналистов так и осталась закрытым объектом. С врачей в государственной больнице были взяты отдельные подписки о неразглашении. А в частной клинике никто из младшего персонала не знал даже имени пациентки.
Возможно, со стороны это казалось паранойей или чем-то звездным. Но мне тогда не приходилось выбирать.
— Ее еле спасли, — признаюсь я. — Переломы, внутренние кровотечения… лицо. Оно пострадало сильнее всего.
— Боже… — Рука со стаканчиком кофе вздрагивает, и на полу образуется коричневая клякса. — Сильно?
— Сейчас уже почти не осталось никаких следов. Пластические хирурги творят чудеса. Однако на тот момент я не мог заниматься ничем другим.
— Для женщины это кошмар. — Ева садится в кресло и ставит стаканчик на пол. — Увидеть себя такой… — Вздрагивает.
От этого сочувствия меня прошибает сильнее, чем от собственного рассказа. Знала бы она, кого жалеет! Знала бы, из-за кого моя дочь с рождения росла без отца!
— Она не видела. — Сажусь рядом.
До одури хочется сгрести Еву в охапку и зацеловать до звезд перед глазами. Уже достало сдерживаться и ждать.
— Что?
— Ирма ослепла. Полностью, — выкладываю последнюю порцию правды и вместо Евы залпом выпиваю остатки ее кофе.
От горечи во рту становится чуть легче на душе. Странное взаимодействие. Но сейчас не хочу ничего анализировать. Хреновое время и хреновое место.
Те же белые стены, в которых я фактически жил пять лет назад. Тот же запах. И тревога.
От нее не спасают никакие доводы рассудка и картинки перед глазами. Я будто слова в том дерьме — разрываюсь между клубами, на которые внезапно обрушились все возможные проверки, и палатой жены, которую нужно было стеречь от нее же самой денно и нощно.
— У Ирмы было две попытки суицида. Врачи задолбались возвращать ее с того света. Няньки и охранники не справлялись. — Горько усмехаюсь. — Даже незрячая моя жена умудрялась доводить каждого до белого каления. Никакие зарплаты не держали. Кто-то сбегал. Кто-то требовал моральной компенсации за оскорбления. Кто-то потом угрожал мне судом и оглаской в СМИ.
