Ромашка для Горыныча - Юлианна Клермон
Наталья Игоревна отдаёт выписку и уходит, а я стою около дверей своей палаты и пытаюсь прийти в себя.
Глава 9
За три недели, что я лежала в больнице, здорово похолодало. Хорошо, что неделю назад пришла стипендия. Девчонки купили мне тёплую куртку и ботинки, поэтому выхожу на улицу, упакованная как положено.
Зябко ёжусь от холодного осеннего ветра и накидываю капюшон.
Алина предлагала меня встретить, когда выпишут, но я категорически отказалась. У девчонок и так напряжённое время было — по три раза в неделю ко мне мотались, продукты привозили, причём старались накормить чем-нибудь вкусненьким и постоянно таскали мне фрукты. Уж как я ни просила, как ни ругалась на них, они и слушать не хотели, только переглядывались и загадочно улыбались.
— Тебе нужны витамины, — категорично заявляла Рита.
— А нам нужна здоровая подруга, — хитро подмигивая, добавляла Алина.
Смотрю на тяжёлое свинцовое небо, грозящее пролиться на землю мелким затяжным дождём, окидываю взглядом чёрный погрустневший больничный парк и медленно бреду на остановку. Под ногами шуршат пожухлые осенние листья, навевая хандру и грустные воспоминания.
Первые дни болезни практически не помню. В себя приходила буквально на несколько минут, окидывала мутным взглядом белый потолок палаты и снова куда-то проваливалась.
Не помню, чтобы в своей жизни хоть когда-то так сильно болела. Лечащий врач сказал, что люди с сильным иммунитетом практически не болеют, но если уж заболевают, то отрываются на полную катушку. У медиков вообще специфическое чувство юмора.
Подхожу к остановке. Народу выше крыши. Все стоят хмурые, нахохлившиеся, напоминают стайку осенних воробьев.
— Не знаете, шестнадцатая маршрутка давно была? — спрашиваю у седовласой бабулечки в кокетливом сиреневом берете.
— Ой, деточка, — хмурится она. — Ужас какой-то творится. Уже двадцать минут стою, вообще ни одной маршрутки нет. Забастовка, что ли, у них какая?
Растерянно оглядываюсь. Что же делать? Идти пешком далеко, на такси денег жалко, а маршрутка, может, ещё полчаса не приедет. Я же только после болезни, и опять в больницу попадать не хочется. Итак, вон сколько занятий в институте пропустила. Как буду хвосты подтягивать?
В глубокой задумчивости пялюсь в никуда.
Неожиданно к остановке подъезжает печально знакомая машина. Пассажирское окно открывается…
Целых три недели так прекрасно жилось без эффекта дежавю…
Демонстративно отворачиваюсь. Не буду смотреть. Вот просто не буду. Если я Горина не вижу, значит, его здесь нет! Вот такая странная логика. Мне можно, я только после болезни.
— Ромашка, поехали, подвезу.
Молчу. Не смотрю даже в его сторону. Не хочу!
Три недели! Три недели отвыкала, старалась не думать. И опять начинать сначала? Да что же это такое?!
— Ромашка, поехали.
Перевожу взгляд на носки ботинок. Новенькие ботиночки. Девчонки купили на рынке. Очень даже недорого достались, но видно, что качественные. И курточка у меня ничего такая. Тёплая, очень удобная, даже удивительно, как девчонкам выделенных мною денег на неё хватило. Я в ней вплоть до зимы могу ходить, не замерзну. А к зиме посмотрим, что делать. Может, пальто куплю. Или пуховик. И сапожки на меху…
— Садись в машину, я сказал! — слышу над ухом и от неожиданности подпрыгиваю.
Оборачиваюсь. Надо мной возвышается мажор. Подкрался со спины и нависает. Ожидаемо. Ничего нового не придумал. Подавлять своей массой тех, кто слабее — это наше всё!
Только не реагировать! Нельзя! Мне всё равно на него, всё равно… Розово-фиолетово… Даже будет лучше, если получится разозлиться. Злись, Соната! Это твой единственный выход.
— Отвали, — цежу холодно и отворачиваюсь.
— Хватит дурить, или уже всё зажило?
Рычит? У-у! А это что-то новенькое!
— Что зажило? — спрашиваю, даже не пошевелившись.
Хочешь со мной поговорить? Ну, так говори с моим затылком.
— Все те места, куда тебе уколы делали! — кажется, у кого-то заканчивается терпение.
— Тебе-то какое дело до этих мест?
— Мне никакого, а вот тебе, думаю, есть, — неожиданно Горин переходит на более спокойный тон. — Ромашка, садись в машину.
— Я сказала, отвали!
Слышу за спиной тяжёлый вздох, а затем чувствую на запястье немного болезненный жёсткий захват. Мажор тянет меня прямо к своей машине.
— Отстань от меня, дубина! — рычу тихо, не хочу устраивать концерт на всю улицу.
— Сядешь в тачку, отстану, — спокойно заявляет Горин.
— Я уже раз посидела. Задолбалась потом отдуваться!
Он резко дёргает меня к себе и толкает назад. Не больно, но ощутимо врезаюсь спиной в дверь его машины, а он нависает сверху и упирает руки в крышу. Я оказываюсь в капкане.
Ой, а взгляд-то какой грозный! Прям уже боюсь-боюсь!
— Я в курсе, какими фонарями ты собиралась светить по ночам на кухне, — рычит прямо в лицо. — Элина больше тебе ничего не сделает.
Горин смотрит тяжело, пронзительно. Мне жарко от этого взгляда. Чувствую, как розовеют щёки, и становится тяжело дышать. Не могу сдержаться, размыкаю плотно сжатые губы и судорожно выдыхаю.
Его взгляд моментально меняется: становится тёмным и каким-то жадным. И я не выдерживаю, опускаю голову.
Фигнал, пока лежала в больнице, прошёл. Но не угрозы блонды меня волнуют, а то, как Горин смотрит на меня. И ещё больше — как я реагирую на него!
— Плевать я хотела на твою Элину, и на тебя вместе с ней! — цежу сквозь зубы. — Отпусти меня и не удивляй народ.
Горин матерится сквозь зубы и грозно рычит:
— А тебе не фиолетово на народ? Села бы в машину, и никто бы не удивлялся.
Беру себя в руки и готовлюсь к бою. Мысленно собираю все доводы, чтобы он исчез из моей жизни, и желательно навсегда!
Задираю подбородок, открываю рот, чтобы выпалить гневную тираду и… встречаюсь взглядом с серыми глазами. Они сейчас по цвету свинцовое небо над городом напоминают — такие же тёмные, грозовые. Они такие… такие… Затягивают в себя…
Медленно выдыхаю. Нет, я не поддамся! Стоп, Соната! Нельзя! Соберись! Не забывайся! Тебе нельзя иметь никаких отношений!
— Горин, чего ты ко мне пристал? — стараюсь говорить спокойно, но голос предательски подрагивает. — Что тебе от меня надо? Неужели жизнь скучная стала, драйва не хватает? Или постебаться больше не над кем? А может, тебе меня жалко? Так я в жалости не нуждаюсь. Отвали уже!
Вижу, как в его глазах закручиваются тяжёлые смерчи, и снова — снова! — его взгляд завораживает, а запах обволакивает, становится тягучим, как мёд, и я понимаю, что проигрываю самой себе.
Он словно настоящий змей, гипнотизирует меня, подчиняет своей воле. Цепляюсь за остатки разума, но они куда-то уплывают.
— Я не хочу иметь с тобой ничего общего, —
