Верь мне - Елена Тодорова
Она прижимает к пульсирующему виску два пальца и на мгновение прикрывает глаза.
– Я не понимаю твоей стратегии, – выдает после паузы. Взглядом давить пытается. Никак не поймет, что эти уловки на меня давно не действуют. – Зачем это делать сейчас? Компании не требуются дополнительные финансовые вливания. Нам не нужны акционеры! Даже мелкие. А если весь пакет выкупит один человек? Это десять процентов уставного капитала!
– Ты же хотела, чтобы я включился в семейный бизнес. Я включился, мам. Расширяюсь. И никому извне командовать не позволю. Серые кардиналы мне не нужны. На хрен.
– Ты слишком молод, чтобы принимать все решения самостоятельно, – говорит быстро с выразительной дрожью в голосе. – Твои дед и прадед жизнь положили, чтобы создать эту компанию, и если ты сейчас пустишь все по ветру…
– То они об этом не узнают, мам, – усмехаюсь я.
– Саша… – свистит на эмоциях.
Я перебиваю, намеренно переключая ее на другой уровень шока.
– С понедельника в компании стартует аудиторская проверка.
– Зачем?! – хватается за сердце. – Кто инициировал?
– Я, – признаю твердо и нерушимо.
– Саша… – выдыхает мама уже реально возмущенно. – Что вообще происходит?!
– Я же сказал, в планах – расширение, – повторяю тем же равнодушным тоном. И акцентирую немного более жестко: – Законным путем. Мне нужен анализ и оценка эффективности системы внутреннего контроля, оптимизация некоторых процессов. Ну и, естественно, – снова точки выставляю, – выявление всех возможных злоупотреблений со стороны руководящего состава.
– Значит… – шелестит мать убито. – Я так понимаю, прекращение сотрудничества с известными нам всем организациями – не временные меры? Ты не планируешь ничего возобновлять, ведь так?
– Так, – подтверждаю и ухмыляюсь.
Мама совершает демонстративный вдох. Так же театрально выдыхает. И, наконец, поднимается со своего кресла.
– Мне срочно нужно на воздух.
Раньше я бы последовал за ней. Проводил. Проконтролировал. Позаботился, несмотря ни на что.
Сейчас же, выдерживая затяжной зрительный контакт, жму на селектор и просто отдаю указание:
– Анжела, проводите, пожалуйста, Людмилу Владимировну на балкон. А после – к машине.
Мама награждает меня взглядом полным разочарования и уходит. Я возвращаюсь к работе. Но ненадолго. Буквально час спустя Анжела оповещает о посетителе, которого нет и никогда не могло быть в моем расписании.
– Добрый день, Александр!
– Добрый, – выходя из-за стола, встречаю Полторацкого с тем же хладнокровием, что и до этого – мать. Даже некоторое изумление неспособно расшатать моего самообладания. Пожимая руку, не снимаю оппонента со зрительного прицела. – Чем обязан, Тимофей Илларионович? Что привело вас в «Вектор»?
– Исключительно любопытство, – отвечает старик и с улыбкой пересекает мой кабинет, чтобы остановиться у стеклянной стены.
Я же с прищуром наблюдаю за этим продвижением и за тем, как он замирает, бесцельно глядя на морской вид, что открывается из моего офиса.
– Меня трудно удивить, – проговаривает Полторацкий. – Но вам, Александр, должен признать, это удалось сделать уже не единожды, – поглядывает хитро, будто расколоть меня таким незамысловатым подкатом пытается. – Хороший расклад в «Векторе» разыграли. Запуск, конечно, по максимуму крутой. Рискованный. Но очень уверенный. Так могут запрягать только люди вашего возраста, – потрясывая указательным пальцем, тихо смеется старик. – Не все, безусловно. Только самые сильные. Вы на своем месте, Александр. Никто не может вам помешать. К тому же эта свадьба несколько областей связывает… Я долго думал, зачем вы это делаете, – морщит лоб, собирая там глубокие складки. Будто до сих пор мозгует над озвученным вопросом. – Вам нужен Машталер, я прав?
Я лишь приподнимаю брови. Снисходительно смотрю на того, кто явно привык разоблачать всяких-разных «элементов» покрупнее меня. Ждет, что расколюсь и я. Это, конечно, зря. Сам же должен понимать: у меня за плечами ебаная двадцатилетняя муштровка от двух таких же, если не более жестких, прокуроров.
То, что отсутствие каких-либо ярких реакций с моей стороны Полторацкого не смущает, удивления тоже не вызывает. Такие люди, как он, крайне терпеливы. Могут раскручивать тебя часами, не поднимая ни внутреннего, ни внешнего тона.
– Одного никак не пойму, – пауза столь же знакомая, как и все остальные приемы внушения. – Как вам удалось провести моих людей в Болгарии?
– Не понимаю, о чем вы.
– Вы же встречались с Христовым? Как его здоровье?
Не отвожу взгляда, хотя зрительный контакт между нами определенно затягивается.
– Не в курсе, – выдаю неизменно ровно. – Я был на отдыхе.
– Угу, угу, – издавая эти звуки, кивает и ухмыляется шире. – Полагаю, что информация относительно того подляцкого спектакля с изменой вам все же открылась. А то, что ему предшествовало?
– Не понимаю, о чем вы, – упорно повторяю я.
– Что ж… Жаль. Мы могли бы объединить силы.
Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать.
– Я еду на три дня домой, – первое, что звучит по-настоящему неожиданно. – В Киев, – уточняет явно намеренно.
Я торможу дыхание. Но… Прицельный выстрел прокурора уже пробивает грудь. Жгучий жар вспыхивает, словно внезапно открывшаяся язва. Нутряк заливает густой и ядовитой кровью.
Сердце на инстинктах высоту берет. На тех же инстинктах заставляет меня дышать чаще.
– Подумайте об этом предложении до моего возвращения, – бросает мне в лицо, как грязь. – Через три дня.
Дверь тихо хлопает. Я остаюсь один.
Дергаю галстук. Хватаю кислород. И все равно задыхаюсь.
Он едет к ней… К ней… К ней…
Я успешно игнорирую целый вал гребаных жизненных ситуаций. Но, как оказывается, относительно Сони был в последнее время спокоен только благодаря тому, что ее папик находился в Одессе.
А сейчас… Они встретятся и… Она с ним… Она…
Понимаю, что стремительно лечу с катушек. Понимаю, что надо тормозить. Понимаю, что сам не справлюсь.
Александр Георгиев: Мне нужно к вам на прием. Срочно.
Валерий Романович: Приезжайте.
Сначала было крайне стремно вываливать кому бы то ни было свои чувства. Но после всего случившегося в феврале у меня попросту не было иного выхода. Мы давно не виделись. Но до мая я проводил на кушетке у психотерапевта больше времени, чем где-либо еще.
– Умом я понимаю, что у нее есть полное право устраивать свою личную жизнь без меня, – изливаю душу сорок минут спустя. На мозгоправа не таращусь, ибо это всегда
