Без права на слабость - Яна Лари
– У тебя, воробышек? Сумочку? Впятером? – похрюкивая от сдерживаемого веселья, уточняет Лихо. – Как репку, небось, тянули? Ох, стопудово здоровенные амбалы.
Ну да, глупость сморозила. Попробуй рассуждать здраво, с лицом, зажатым у чужой подмышки. Делать нечего, раз уж сочинять, так до конца.
– Именно! Теперь представь, что ждёт тебя, если ты меня немедленно не отпустишь.
Судя по звукам с соседнего ряда, Беданов в новом приступе смеха стукнулся головой о парту. Придурки. И я среди них не лучше выгляжу.
– Не хочу тебя расстраивать, но мне реально начхать. Теперь я твой защитник и пусть брательник попробует рыпнуться – мы его понтами огород удобрим, – отсмеявшись, говорит Матвей. – Не ссы, я обещаю красиво ухаживать: цветочки все дела. Ну что, по рукам?
Да ни в жизнь!
Я понятия не имею, чем бы всё закончилось, но на помощь мне приходит преподаватель менеджмента, который появляется в аудитории с опозданием в почти десять минут. Причём заходит почему-то не один, а в сопровождении делегации, состоящей из пышущей гневом деканши и красного как помидор физрука.
– На ваше счастье у меня нет времени на долгие разбирательства, поэтому спрошу коротко – чей это почерк? – Положив на первую парту перед рыженькой исписанный маркером тетрадный лист, Лукреция требовательно стучит по нему ногтем. – Астахова?
– Понятия не имею, – коротко мотает та головой. – Это явно инопланетные письмена. У нас даже Лиховский и тот разборчивее пишет.
– А что сразу Лихо? – возмущённо подаётся вперёд мой шибанутый ухажёр. – Ты текст зачитай для начала, сразу станет понятно, чьи каракули.
Приглаживая пальцами растрёпанные волосы, я невольно кошусь на хмыкнувшего Беду. Не нравится мне его подленький прищур, хоть убейте.
Астахова медлит, потом как-то странно закашливается, глядя на нервно теребящего свисток физрука. Невысокий и довольно плотный, тот смотрит себе под ноги и кажется, вот-вот провалится сквозь землю. Редкие, некогда каштановые волосы слиплись от выступившей испарины, подбородок дрожит, а лицо такое пунцовое, будто прежде чем завести в кабинет беднягу умыли в кипятке.
– Это кто-то из вас! Я точно знаю, больше некому, – мужчина окидывает забитым взглядом присутствующих и продолжает, обращаясь к Лукреции. – Раздевалку превратили в свинарник, я смолчал. Так они на голову залезли! Перед выходными кто туда баллончик краски пронёс и исписал всю несущую стену нехорошими словами на «Х» и на «П»?! Триста двенадцатая группа!
– Это ещё нужно доказать, – зевнул Беда, прикрывая рот кулаком.
– Беданов, самый умный? – гневно глядя в его безмятежно улыбающееся лицо, Лукреция забирает протянутый Ире листок и в одночасье переходит на «ты». – Тогда может, объяснишь нам, почему Иван Степанович обнаружил эту записку сразу после занятий с вашей группой? Да ещё привязанной к ножке козла женскими трусами? «Найди меня, я вся горю!». Что за заявления такие?! Подобного произвола стены нашего университета не видывали с самого своего основания! Какая пигалица позволяет себе разбрасываться здесь нижним бельём? Совсем стыд потеряли?
Я холодею, поражённо переводя взгляд с бледной от злости деканши на невинно скалящегося Беданова. Последний, не отрывая от меня недобро сверкнувших глаз, без зазрения совести пожимает плечами:
– А при чём тут мы все? Чьи трусы того и стыд. Будет справедливо проверить каждую и виновницу наказать. Желательно отчислением, чтоб остальным неповадно было.
Вот козёл!
– Готов взять проверку на себя! – ухмыляется Лиховский и пока Лукреция под приглушённые шепотки отвлекается на какую-то реплику физрука, несильно кусает меня за мочку уха: – Тебе везёт, сладкая. Не прохлопай шанс купить моё молчание.
И этот тоже козёл ещё тот!
Я с трудом отрываю взгляд от самодовольно подмигнувшего мне Беды и затравленно смотрю на злую как фурия деканшу.
– А ну-ка, быстро все угомонились, – негромкий, но до дрожи повелительный голос заставляет замереть даже жирного шмеля за оконной рамой... всех, кроме пребывающего в каком-то мрачном предвкушении Беданова. – Поступим так: даю вам ровно две минуты. Если в течение этого времени хозяйка розового непотребства не признается сама, наказание понесёт вся группа. В пятницу после занятий все как один будете выводить своё творчество со стен раздевалки. Под моим непосредственным надзором.
– А как же экскурсия в кинологический центр? – разносится по кабинету робкий ропот. Десятки горящих жаждой расправы взглядов начинают метаться по лицам сокурсников, в мгновения развеивая иллюзию сплочённости.
Да уж… фиаско, каких свет не видывал. Я не жилец. Меня за эту выходку либо сожрут одногруппники, либо придушит родной отец, узнав об отчислении.
Беданов, будто прочитав мои мысли, подтверждает их презрительной ухмылкой.
Грязно отомстил, гад. Продуманно.
– Судьба экскурсии зависит только от совести виноватой. Повторяю вопрос, чьё это было бельё? Время пошло.
Тимур
– Итак, всем встать. Время вышло. Напоминаю, чистосердечное признание освободит от наказания всех не причастных к оскорблению Ивана Степановича. В противном случае об экскурсии можете забыть, – строго поджав губы, деканша обводит пристальным взглядом замерших с опущенными головами студентов. – Ну? Кому-нибудь из вас есть что сказать?
Если сейчас сознаюсь, то автоматом получу уважение всей группы… в придачу к реальной угрозе отчисления. Не об этом ли я мечтала всё утро – обрести друзей? Нет. Не такой ценой. Разве мой робкий нерешительный отец заслуживает подобного позора?! Тоже нет. Он один обо мне и заботился, пока мать витала в облаках сюрреализма.
Я словно балансирую на натянутом канате и не знаю, как быть: привычно шагнуть назад туда, где всё знакомо и безопасно, малодушно признав свою несостоятельность перед родным человеком, или попытаться удержаться, вопреки косым взглядам однокурсников.
Не могу я с ним так. Пусть лучше мне будет стыдно перед чужаками. Конечно, виноваты мы с Бедановым оба, но вряд ли это как-то смягчит тот факт, что в этот раз я раздевалась по своей инициативе.
– Молчите. Так я и думала. В пятницу после пар жду вас в спортзале.
Преподаватель менеджмента, одарив нас укоризненным взглядом, спешит выйти из аудитории вслед за Лукрецией и физруком, а на меня без промедления нацеливается сразу две пары глаз. Карие смотрят разочарованно, в то время как серые – торжествующе. Что до Степана, тот сосредоточенно протирает рукавом линзы
