Вэл Корбетт - На первой полосе
Провожая шестидесятилетнего отца в последний путь, Лиз и ее младшая сестра Сара с трудом пытались припомнить счастливые моменты своего детства, чтобы осознать тяжесть утраты, но это оказалось нелегко. Они его помнили домашним тираном — когда он после работы ставил машину в гараж, дети всегда наблюдали за выражением его лица. Если отец был в плохом настроении — телевизор сразу же выключался, срочно доставались школьные учебники и воцарялась напряженная тишина. Если отец внезапно не срывался, то ужинали молча. Но несмотря на все меры предосторожности, любой пустяк, например отсутствие соли на столе, мог вызвать бурю, заканчивающуюся тем, что отец избивал одну из них. Он держал их в вечном страхе, к казалось, воздух дома был пропитан боязнью даже в отсутствии отца.
Несколько недель после похорон были самыми спокойными для Лиз и ее матери. Они строили дальнейшие планы. Сьюзан Уотерхаус хотела продать дом и купить небольшую квартирку в Лондоне, чтобы жить рядом с Лиз. Впервые у нее появилась возможность помочь хотя бы одной из дочерей. Она собиралась жить в том же доме, что и Лиз, но в отдельной квартире. Она не хотела вмешиваться в жизнь незамужней дочери, в то же время стараясь быть к ней поближе.
Лиз никогда прежде не видела, чтобы мать так часто улыбалась — пока не огласили завещание. Первым ударом было то, что их дом, деньги за который считались уже давно выплаченными, оказался заложенным. Второй, и самый сильный удар — вся собственность по завещанию переходила другой женщине, которая назвала себя миссис Алекс Уотерхаус. Через адвоката Сьюзан Уотерхаус выяснила, что двадцать четыре года из двадцати шести лет их семейной жизни ее муж был двоеженцем. В часе езды от их дома жила его вторая семья, в которой он также был отцом двоих дочерей. И что еще больнее, как она потом узнала, в отличие от ее собственной семьи, та, другая семья, была счастливой. Там диктатор превращался в мягкого человека.
Сьюзан так и не оправилась от удара. Она никогда еще не чувствовала себя настолько несчастной. Как той, другой женщине, удалось сделать так, чтобы он был добрым, ласковым и заботливым? И чтобы такой суровый человек стал любящим отцом?
В квартире Джоанны Лиз начала рыдать.
— Мама всегда меня убеждала, что у нее все в порядке. Может быть, я просто хотела в это верить. Никогда себе не прощу.
Джоанна и Катя внимательно слушали, не перебивая.
— Я снова и снова прокручиваю все в памяти. Наверно, меня слишком легко было одурачить. После того как отец умер, мы все выходные проводили вместе. Или я к ней ездила, или она сама приезжала. И по крайней мере, пару раз в неделю мы обычно подолгу разговаривали по телефону. Она наконец увидела во мне взрослую женщину, и это было здорово. Почему я не увидела ее душевных мук… я уже никогда не узнаю.
— Самая дурацкая вещь, что в ту ночь, когда она решилась на самоубийство, я была у себя дома. — Лиз вздохнула. — С таким же успехом я могла находиться и на работе. Весь вечер я пыталась ей дозвониться, но никто не брал трубку. — Она сжала руку в кулак и затем снова расслабила.
— Потом… Что было… Я пытаюсь понять, о чем она думала. Мне она говорила, что не хочет больше никуда выходить, чтобы не натолкнуться на ту женщину или ее дочерей. Я ей говорила, что это глупо… глупо. — Руки Лиз все сжимались и разжимались. — Вот почему она никак не могла дождаться, когда же сможет оставить этот район и переехать в Лондон. Мы с сестрой надеялись, что она со временем оправится от такого удара. Мама держалась молодцом, не показывая своих переживаний. Конечно, — уныло произнесла Лиз, — при такой жизни она научилась хорошо скрывать свои чувства.
После этого вечера Лиз стала реже впадать в депрессию, перестала казаться такой унылой. Джоанна и Катя начали надеяться, что она идет на поправку.
Они ошибались. Так же, как и ее мать, Лиз умела скрывать свои чувства.
Она начала помогать им в работе над газетой. Но подруг озадачил тот факт, что уже в девять вечера Лиз ложилась спать. Сначала Катя и Джоанна шутили, что у нее сиеста начинается слишком поздно. Но их беспокоило то, что в девять утра ее приходилось силой вытаскивать из постели, и она все еще жаловалась на усталость.
В редакции Лиз с трудом могла сосредоточиться, почти не проявляя никакого интереса к работе, и ей с каждым днем становилось все труднее выйти из спальни. Она все время ходила взад и вперед или, как обнаружилось через несколько дней, сидела, раскачиваясь, на кровати и рыдала. Она плакала часами, а в остальное время говорила о том, как ей больно и как она виновата в том, что не поддержала мать, когда та больше всего нуждалась в ее помощи. «Я не могу простить себя, — всхлипывала она, — и не прощу никогда».
Джоанна и Катя беспокоились за Лиз, но не в силах были ей помочь. Во время продолжающихся иногда по двенадцать часов приступов плача, они думали, как ее утешить. Все свободные от работы часы они проводили с Лиз, но были не в состоянии избавить ее от горя и безысходности. Они настойчиво убеждали ее обратиться к помощи врача, но Лиз была непреклонна. Однажды ночью громкие рыдания Лиз, переходившие в истерику, вынудили Джоанну действовать более решительно. Не обращая внимания на крики Лиз, что она должна покончить со всем этим и со своей проклятой жизнью, Джоанна вызвала доктора.
Размещавшееся среди утесов в восточной части острова белоснежное здание психиатрической клиники приняло Лиз в свои объятия.
Она плохо помнила свои первые дни в клинике, и не понимала, как туда попала. Она не помнила, как ехала туда на заднем сиденье машины, завернутая в одеяло. У нее не осталось никаких воспоминаний о том, как Джоанна сидела рядом с ней, держа ее за руки, а Катя вела автомобиль по торным дорогам Майорки, и как на улице бушевала гроза.
Однажды она обнаружила себя за крепкими стенами клиники, и ничем не нарушаемое спокойствие, царящее здесь, помогло ей обрести какое-то равновесие. Регулярные сеансы интенсивной терапии и беседы с психиатром вносили в ее мысли некоторое успокоение, да и постоянная поддержка со стороны подруг, веселые разговоры с ними, смешные подарки от них по-настоящему содействовали ее выздоровлению.
После шести недель лечения доктора решили, что Лиз чувствует себя уже достаточно хорошо и может отправляться домой. Что еще более важно, она и сама чувствовала, что поправилась. Быстрое улучшение ее состояния приятно удивило психиатра, который думал, что болезнь продлится дольше.
— Вы напомнили мне железнодорожный состав, стоящий на запасном пути. Все, что вам было нужно, это небольшой толчок, направивший вас на нужную колею.
Она получила этот толчок, и состав отправился.
В это время на Майорке у всех на устах была история о дочери миллионера, уехавшей с официантом, у которого не было за душой ни гроша. Эта история подтолкнула Лиз к мысли, что и на Майорке она может заработать себе на жизнь журналистикой.
Люси Бриггс-Нортон стала жертвой любви в возрасте пятнадцати лет, убежав из своего роскошного, в псевдо-тюдорианском стиле, дома, расположенного в привилегированном районе Сент-Джорж Хилл в Уебридже, чтобы жить с Педро Льоратом, официантом, с которым она познакомилась на Майорке во время летних каникул.
Сразу же, как только журналисты достали фотографию Люси, она получила прозвище «Принцесса». На фотографии она была запечатлена во время исполнения роли принцессы Миннехаха в постановке школьного театра, самой престижной женской роли с того времени, когда в этой школе училась настоящая принцесса.
Люси разыскивалась спецслужбами по всей Европе. Ее обеспокоенные родители не давали покоя британскому консулу, а испанская полиция передала дело в Интерпол.
Когда на Майорке стала известна история о «Принцессе и Педро», Лиз оказалась не единственным журналистом, проявившим к ней интерес. Тони Бернс, ведущий репортер «Санди кроникл», известный своей напористостью и изобретательностью, прочитал об этом в европейском издании газеты «Дейли экспресс», когда загорал на пляже в Кальвии, где он проводил с семьей последний день отпуска.
Не имея возможности проводить двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю с женой и двумя маленькими детьми, он подумал, что две недели отпуска — это очень мало и что неплохо бы его продлить, получив задание поработать над статьей об исчезновении Принцессы. Эта история, безусловно, вызовет интерес в Средней Англии, а так как у самого редактора две пятнадцатилетних дочери-близняшки, то эта история несомненно найдет отклик в его душе.
Первой задачей Тони было дать понять редактору отдела новостей, что он, Тони, сразу же может приступить к сбору материала. Он потратил полчаса на телефонные переговоры, пока его жена собирала чемоданы.
Ранним утром, благополучно посадив свою семью на автобус, Тони не стал терять время на снятие номера в лучшей гостинице Пальмы и не стал брать напрокат БМВ. Он решил, что впереди у него, по крайней мере, один свободный день и отправился в плавательный бассейн.
