Антон Ярев - Цветом света
Девушка открыла глаза. Во тьме светились квадратные огни зеленогорских многоэтажек.
– Куда дальше? – спросил Алексей.
– Дальше. За Приветненское. Я же говорила: где-то не доезжая до Зеленой Рощи.
– Там грунтовая-то хоть есть?
– Да. Мы с магистрали съезжали.
– Ничего, коли пляж, то все понятно.
Он хорошо ориентировался, если учесть темноту и незнакомую местность. Полчаса, и машина выскочила на пляж.
– Останови здесь, пожалуйста.
– Я что-то дома не вижу, – засомневался Алексей.
– Вон там светлячок.
– Это далеко – дождина-то какой – промокнешь!
– Ерунда. Останови: в песке увязнешь.
Алексей послушался, оставив движок на холостых.
– Вот, – Женя подала ему сто долларов.
– Самые последние? – усмехнулся Алексей. – Не нужно.
– Но…
– Никаких «но». Ты… лучше телефончик дай.
– Телефончик?
– Надо будет, еще куда подвезу.
Женя взглядом промахнулась: в сторону и безадресно. Сжала в кулаке бумажку и опустила голову, без пафоса и надрыва, и неумело:
– В огромном городе моем – ночь…
– Чего?
– Из дома сонного иду прочь.
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь…
…Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь. [6]
Алексей заворожено молчал, волосы задыбели, стекляшки глаз треснули – здрасьте, идиотский случай!
– Тебе это нужно? – спросила Женя.
– Что это было?
– Бессонница. Да и нет у меня никакого телефона.
Мотор захлебнулся и умолк. Алексей достал сигарету.
– Пойду я, Алеша.
Он вздохнул и, не глядя, бросил:
– Прощай, Лена Данилова.
– Прощай.
Она захватила пакеты с продуктами. Вежливый хлопок дверцы. Алексей проводил взглядом тающую в дождливой темноте фигурку, завел двигатель. На сидении лежали сто долларов. Обратная дорога. Ну и денек!..
А Лесков в это время работал на третьем этаже. Уработался в глухоту: ни дождя, ни шума автомобиля, ни даже звонка в дверь. Он только на третий раз сообразил: а чего это за птицы чирикают? А это, надо было сказать, у Гречишникова при входе такой звонок установлен.
Евгений скатился с лестницы и лишь у дверей вспомнил о двустволке, но за ней не пошел, ограничился строгим вопросом:
– Кто там?
– Женя, – услышал он, двух слогов хватило.
Кровь хлынула к вискам. Евгений отодвинул засов, распахнул дверь. Девушка водопадом влилась, зуб на зуб не попадает. Художник дверь не закрывал.
– А где Александр?
– Его нет, – простужено ответила Женя.
– А… – только сказал Лесков и вопросительно уставился на девушку.
Волосы – не белые! – он испугался этого – пучками залепили лицо, с шерстяной кофточки струилась вода, не пострадала лишь дамская сумочка. Женя переминалась с ноги на ногу, хлюпая туфлями, в обеих руках держа полиэтиленовые пакеты.
– Я одна. Закрывай, – и чихнула.
Больше он не медлил, поскорей заперся, выхватил у Жени сумки и побежал на кухню:
– Проходите к камину, я сейчас – чайник поставлю!
На кухне он деликатно задержался. Женя успела принять горячий душ, надеть пушистый домашний халат и развесить сушиться белье. Пока она плескалась в ванной комнате, Лесков накрыл на стол: поставил электрочайник, заварник, кружку, сахарницу, малиновое варенье и булочки. Сидел, ждал и слушал каждое ее движение.
Явилась Женя, глянула на стол, прищелкнула языком и весело сказала:
– Я проголодалась. А ты?
Лесков не умел так быстро переключаться в общении с формы множественного числа на форму единственного: он прятал глаза, со всем соглашался, адаптировался не в свою пользу.
– Я нет… Но… Теперь да.
– Замечательно. Идем.
Они вернулись на кухню. Женя увидела нетронутые пакеты, мирно почивающие у стены. Вытряхнула все их содержимое на стол… пардон… сперва вытащила «Мартини».
– У Саши, как всегда, в баре «Блэк Лэйбл», а вот «Мартини», я не знала: будет, нет?
Девушка запихала в микроволновку две пиццы.
– Сметана есть?
Лесков достал из холодильника пачку сметаны. Женя поручила ему измельчить фундук и нарезать мелко ананас, а сама взялась за яблоки и бананы. Очень скоро у них получился фруктово-ореховый винегрет.
– Вот и салатик! Бери пиццу и бокалы. Пойдем.
Они расположились в гостиной прямо на полу, постелив скатерть вблизи камина. Женя снова чихнула.
– Будь здорова, – отреагировал Лесков и стушевался.
– Вот! За это и выпьем!
Чокнулись. До сих пор Евгений не пил «Мартини», он вообще спокойно относился к вермутам, а этот ему понравился: сладкий, но тонкий, не приторный – совсем другая песня!
– Который час? – спросила Женя.
Часы висели за ее спиной на стене.
– Без десяти два.
– Какие у нас планы?
– Мне сегодня еще кое-что доделать надо.
– Нет-нет. Видишь – я приехала. Сегодня праздник.
– Какой праздник?
– Праздник моей радости… Ты что, в календарь не заглядываешь?
– Нет, – на полном серьезе ответил Лесков.
– Щас, – успокоила она. – Все у нас будет, как у людей. Ужин, танцы… Чур, я задаю тон. Уловил?
Евгений сделал вид слушающего атмосферу:
– Уловил.
– Ну и как?
– Музыка?
– О! Что у тебя тут есть?
– М-м.
Он включил проигрыватель, вставил компакт-диск. Зазвучали темным хрусталем шесть восьмых, и волшебно-низкий голос запел: «Sorrow’s child sits by the river…» [7] .
Многоточием расплывалось «Мартини». Девушка в неге прикрыла глаза:
– Угадал… Но это не все.
Евгений оглядел свой неопрятный строительный наряд и заскорузлые руки.
– Расслабься, Женя. Сегодня праздник.
Послушным школьником, терзаемым смутными догадками, он вышел и заперся в ванной.
Женя доела салат, налила еще «Мартини». Сегодня так много случилось, может быть, больше, чем за всю ее жизнь: по значимости больше. Она заслужила Сегодня. Спиртное отозвалось в голове легким суховеем. Женя дотянулась до проигрывателя, поставила песню на начало, зациклила пластинку и усилила звук. Снова налила.
Стало душно. Выглянула из комнаты – два шага – и поднялась по лестнице, искусно облицованной чароитовыми чешуйками, на второй этаж. Она знала, куда идти. Тут была очень просторная комната, о ней как-то упомянул Александр… Вот она.
Женя остановилась на пороге. У двери, справа на стене – две серебряные пластины. Прикоснулась к верхней. Свет, рассеянный, дымковатый, медленно оседая, заполнил комнату. Мандраж монолита… Закругленное пространство, пол устлан мягким крохотно-ворсистым ковром, хаотично разбросано несколько подушек. Глянцевая, с призрачным отражением темно-лазуревая стена с обеих сторон от двери плавно переливалась в другой цвет – сладкий, неброский малиновый, а в смешении двух тонов светилась человеческой кожей. Из центра ковра вырастала до потолка бесформенная гора со множеством выступов и ложбин. Потолком служил огромный диск, теплый, матовый, – с него и падал свет… Уже не падал: стемнело. Мгновение – опять светает. Девушка убрала руку со стены – рассвет замер. Дотронулась до второй пластины – комната погрузилась во мрак, осветилась до прежней яркости, потом угасание и воскрешение света участились, пока не достигли беспорядочного мерцания и стали возвращаться к исходной амплитуде. Женя настроила эту чудо-панель в темп к музыке, с репризой каждые четыре такта и шагнула в степенное биение света, разглядывая свое отражение то в морской волне, то в пурпурных облаках. Опустилась на лунную травку ковра, приложила щеку к мягкой подушке. Провела рукой по мудреному рельефу горы, взобралась на подножный склон; тело потянулось выше, но девушка улыбнулась, покачивая головой: «Комната Любви. Там синие, здесь красные тона… Мужчина входит, а женщина ждет его в конце…»
