Анна Богданова - Юность под залог
– Пошли! Тут повернуться негде! Дай людям о своем поговорить! – и Ульяна Андреевна, ухватившись за драный рукав мужниного свитера, потащила его в комнату.
– Зинульчик! А у меня ведь новость! – разливался соловьем Гаврилов.
– Какая такая еще новость?! – презрительно спросила бывшая жена.
– Я ведь женюсь!
– Что?! – хором спросили Аврора с Зинаидой.
– А что это вы так удивляетесь? Прикажете мне одному, подобно великолепному цветку в пустыне, загибаться?! Женюсь! Женюсь! Зинульчик! Она – прэлесть! – воскликнул Гаврилов и в подтверждение этого принялся долго плеваться, барабаня согнутыми пальцами по ящику с картошкой.
Зинаида Матвеевна на такой дикий выпад мужа ответить ничего не могла – она сидела, словно каменная баба посреди поля, боясь лишь одного: как бы не разреветься.
– Да вы чего, не рады, что ли, за меня?! Эгоистки! – обиделся Гаврилов.
– Что ты, папочка! Рады! Очень даже рады! – воскликнула Аврора и чмокнула отца в щеку.
– То-то же! – растаял он.
– А кто она? – пересилив себя, полюбопытствовала Зинаида. – Где ты с ней познакомился? – Она хотела было спросить бывшего мужа о том, почему это он ей раньше ничего не говорил, почему скрывал сей факт, встречаясь с ней и обещая горы золотые, но вовремя опомнилась, прикусила язык.
– Галюнчик! Ангел, а не женщина! Сущий ангел! Бескорыстная, открытая, симпатичная!.. Цветок! Роза! – И Владимир Иванович, сложив пальцы правой руки щепотью, смачно поцеловал их в знак того, что его новая пассия – то, что надо, самый цимес.
– Когда, когда ты с ней познакомился? Где? – этот вопрос особенно волновал Зинаиду – она бы не пережила, если б Гаврилов, встречаясь с ней, одновременно крутил любовь с «бескорыстным, открытым цветком».
– Где познакомился, где познакомился, – недовольно проворчал Гаврилов. – В психушке познакомился! Вот где!
– Ага, ну понятно, – с издевкой проговорила Зинаида.
– Что тебе понятно? Да если хочешь знать, в психбольницах лежат люди намного нормальнее тебя! Отзывчивее! Понимание имеют! И не такие бессердечные, как ты, Зинка! – расходился Владимир Иванович, а бывшая его супруга, учуяв запах горелого, нашла в себе силы, поднялась и проговорила:
– Ну что ж я могу сказать! Счастья тебе, Гаврилов, в личной жизни! Поздравляю тебя с тем, что ты наконец нашел, что искал. Теперь вы с женой вместе в психушках будете лечиться!
– Лярва ты, Зинка! Глупая, недалекая женщина! Вместо того чтоб порадоваться за меня, ты гадости говоришь! А я знаю, почему ты гадости говоришь! Хочешь, скажу? Хочешь, вот сейчас при Аврике скажу? – И он горящими выпученными глазами посмотрел на свою бывшую жену.
– Значит, у тебя, Аврора, все в порядке. Я только узнать зашла. Пойду. А то Геня, наверное, уже проснулся. – И Зинаида Матвеевна, опасаясь, как бы чокнутый Гаврилов не проболтался насчет их тайной связи, поднялась с табуретки и поспешила ретироваться.
– Геня у нее проснулся – лоб тридцатилетний! Пошла завтраком кормить! Вот сучья любовь-то!
– Пап, а почему мама гадости говорит? – с интересом спросила Аврора.
– Да она ж меня ревнует! Ты что, не поняла, что ли?! Ну что тут смешного? Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! Тук, тук, тук, тук, тук. Что смешного! – разозлился он, когда дочь захохотала, держась за живот. – Она ж меня до сих пор любит! А характер у твоей матери мерзопакостный! Знаешь, как это называется? Знаешь?
– Ой! Ну как? – все еще прыская смехом, спросила Аврора.
– Ни себе, ни людям! Вот как! Мать твоя – настоящая собака на сене! А моя Галюшка – ангел, настоящий ангел.
– Расскажи о ней. У нее есть дети?
– А что рассказывать? – наигранно удивился Гаврилов, хотя его так и подмывало поговорить о Калериной. – Она на три года моложе меня, не замужем – в разводе, как и я. Дочь у нее двадцати пяти лет от роду. Надькой звать. Пока не замужем. И мамаша у Гали есть. Той, кажется, шестьдесят один год. Добрейшей души человек, интеллигентный – все меня, знаешь, на «вы» да на «вы». Вы, говорит, Владимир Иванович, уж мою Галочку не обижайте, хольте, говорит, и лелейте, она ведь у меня наивная – не от мира сего. А третьего дня на чекушку дала – нате, говорит, Владимир Иванович, купите себе водочки, выпейте за мое здоровье – можт (Гаврилов, как многие в их семействе, глотал букву «е» в слове «может»), поможет, а то никакого у меня здоровья нет. И правда, Аврик, бедная женщина! Одни болячки у нее – артрит, водянка, полиартрит ну и так далее. У Галюнчика моего тоже с животом непонятно что – знаешь, здоровый такой! Вот как у тебя почти!
– Может, она беременная? – с опаской предположила Аврора.
– Ха, ха, ха! – загромыхал Гаврилов. – Да что ты?! Надо ж такое сказать – беременная! Ой! Не могу!
В этот момент в кухню вошел дядя Моня:
– Весело у вас, того-этого! А я портновские ножницы тут забыл!
– А я, Парамон Андреич, женюсь! – сообщил Гаврилов.
– Да вы что! Женитесь?! Это, того-этого, отрадно и благородно! – Дядя Моня сначала обрадовался за него, но сразу как-то скис, затосковал и, схватив со стола ножницы, торопливо ушел в комнату.
– Он что – чокнутый, что ль? Или завидует? – присвистнув, спросил Гаврилов.
– Нет, просто у него трагедия была в жизни. Он хотел жениться на своей возлюбленной, да ее родители воспротивились. И ты представляешь, пап! Он до сих пор ее дожидается!
– Бедный человек! Ах, Аврик, если б ты знала, как я его понимаю! – высокопарно проговорил «жених», но, опомнившись, воскликнул: – А чо он ее ждет-то? На что надеется? Не понимаю!
– Ну что она от мужа к нему сбежит или...
– Или муж сдохнет! Да?
– Папа! – укоризненно проговорила Аврора.
– А что папа?! Что папа! Папа называет вещи своими именами! Папа твой режет правду-матку! За то и страдает! – И Гаврилов принялся обиженно плеваться и стучать по столу.
Владимир Иванович посидел с дочерью еще минут десять. За это время он умудрился обшарить все кухонные шкафчики и ящички и, не найдя в них ничего интересного, кроме старой серебряной ложки с уже съеденным (превратившимся в лезвие) краем черпачка, начал прощаться с дочерью:
– Ну, дорогая моя, я поехал, береги себя, тяжести не поднимай, – наставлял он Аврору, пряча трофей во внутренний карман пиджака. – Если что – звони. Скоро папа познакомит тебя с новой мамой. С изумительной, кристальной души женщиной! – И, расцеловав дочь в щеки, покинул квартиру Метелкиных.
Надо сказать, Гаврилов очень любил ходить в гости, но никогда и нигде не мог сидеть подолгу. Всё и все быстро надоедали ему. Владимир Иванович скоро удовлетворял свое любопытство, лазая по шкафам и ящикам, и, наткнувшись на нечто, для него интересное, он прикарманивал это нечто, после чего покидал добрых хозяев.
