Эмма Ноэль - Пятьдесят оттенков страсти. История чувственного перевоплощения

— Я надеюсь, ты здесь, чтобы извиниться? — его вопрос заставил меня подпрыгнуть. Я увидела еще две двери. Одна из них вела в ванную, совмещенную с туалетом, а вторая была, по-видимому, вроде шкафа.

— Ты напугал меня! — произнесла я недовольно. — Извини. Не знаю, что на меня нашло, но ты с этой газетой в руках… невыносимо.

Он принял извинения и предложил, чтобы я располагалась на кровати. Я настороженно посмотрела на него — взгляд был чист, без тени коварства и похоти. Я уселась на его спальное место, сложив руки на колени, как воспитанник детского сада, наказанный за мелкое хулиганство.

— Ты должна снять эту тряпку и лечь красиво. Понимаешь меня? — произнес он спокойно и исчез в проеме двери, ведущей не на лестницу и не в туалет. Я попыталась обустроиться на его ложе. Как я пойму, что не раскорячена, словно неуклюжая курица, а действительно выгляжу изящно?! Подобного опыта у меня не было, никто никогда не просил меня лечь красиво! Я пыталась приноровиться к новому месту несколько минут, не заметив, что художник уже вернулся с мольбертом и выбирает «угол зрения».

— Так ты все-таки художник? — уточнила я.

— Ага, — произнес он. Правда, гетеросексуал. Надеюсь, я не разочаровал тебя?

Я смущенно опустила глаза и спросила, могу ли взять подушки, чтобы устроиться поудобнее. Он не возражал. Я скользнула по шелку, чувствуя ласку дорого белья и капризно подумала, что это несправедливо: я сплю на обычной бязи в мелкий цветочек. Такие комплекты годами хранятся в пропахших лавандой старушечьих комодах и если уж услуги этого извращенца оплачены, можно было бы выделить приличные простынь и пододеяльник.

— Не надо морщиться! — скомандовала маска. — Не думай ни о чем неприятном. Представь что-нибудь…

— Оранжевое? — глупо хихикнула я, как прыщавый подросток, услышавший на уроке биологии информацию про пестики и тычинки.

Пытаясь представить, как он выглядит, сопоставляя его тело, голос, манеру поведения я пришла к выводу, что он должен быть красавцем. Маска — защита. Он мне не доверяет. Ведь если я выберусь отсюда, могу направиться прямиком в полицию и заявить, что меня похитили. А каким образом описать преступника, лицо которого всегда было скрыто? Я представила, как самозабвенно делюсь с полицейским своими наблюдениями, составляя фоторобот похитителя: у него прекрасное подтянутое тело, торс его немного рельефный — в меру, не жилистый, как у фаната тренажерного зала, похожего на старинную стиральную доску. Я все время боролась с желанием дотронуться до него… Я чуть покусывала губы, думая о том, как руки, колдующие над холстом, совершают путешествие по моему телу. Прилив в промежности говорил о том, что не мешало бы разрядиться. Соски так вздыбились, что я ощущала в них легкое покалывание.

— Тебя возбуждают рисовальщики? — улыбался он сквозь маску. Вдруг я заметила, что он тоже возбужден, в районе паха появился внушительный бугорок. Я слегка раздвинула ноги и инстинктивно подала бедра вперед.

— Я нравлюсь тебе? — спросил мой голос, осмелев. Во мне проснулась похотливая незнакомка, желающая заманить в свою постель трудягу-художника.

— А разве незаметно? — нотки иронии тонули в бархате его голоса, который стал чуть ниже и с легкой хрипотцой от возбуждения. Эта вибрация тревожила мой слух, заставляя желать ее источник еще больше.

— Какой цвет?

Кисть в его руке замерла, рассматривая меня, он с любопытством наклонил голову. Он предложил угадать, каких оттенков его страсть.

— Я думаю… она цвета золота! — произнесла я, растягивая слова и чуть выгибаясь. Я продолжала дразнить его, чуть раскачивая бедра и представляя, что ощущаю его горячее дыхание на своей коже.

— Продолжай, — произнес он, приближаясь к кровати.

— Золотая страсть — любование… на пьедестале то, что запретно и доступно одновременно.

Ее блеск завораживает и хочется ощутить, вкусить, насладиться ею…

Я чувствовала себя властной повелительницей, готовой сексуально поработить старательного художника. Я вытянулась на кровати, глядя на него снизу и ожидая, что он запрыгнет на меня, словно могучий лев.

— Ты хочешь меня? — почти простонала я.

Маска кивнула.

— Тогда… займись со мной любовью!

— С удовольствием. Но не сегодня.

Я резко привстала на локтях и непонимающе уставилась на него. Золото осыпалось, явив моему взору голубоватую плесень разочарования с удручающим запахом слишком изысканного сыра, любовь к которому мне никогда не была понятна. Я ждала объяснений, готовясь при этом включить свое недовольство на полную громкость — закатить скандал. Забавно, но с Феликсом я никогда себя так не вела. Да и не было между нами подобного напряжения! Бумагомарака вытащил чистую кисть, которая была у него за ухом, и провел ей по моей промежности. Продолжая смотреть в прорези маски, я издала легкий стон, но вдруг увидела, что кончик кисти стал красного цвета. Я резко вскочила и увидела под собой небольшое пятнышко. Месячные! Я совсем про них забыла! Мои краски сгустились до черных — гнев, стыд, обида — все ощущения смешались на палитре души.

— Я могу застирать простыни, — произнесла я, густо покраснев и плотно сдвинув ноги. Развратница, словно джин, на время вырвавшийся на свободу, снова была заточена в непроницаемый сосуд. Возможность снова почувствовать вкус истиной страсти появится не раньше чем через пять дней.

Человек в маске без подтруниваний заверил, что необходимости в услугах прачки нет, и беспокоиться не о чем.

Я все равно злилась. Это было очень унизительно. Я вспомнила один ужасный случай из девственно-бурной молодости. Мы были в баре с дружной парочкой, прозвавшей себя Лелек и Болек. Мои не в меру раскрепощенные подружки изрядно напились. Одна из них вскарабкалась на стойку бара и начала танцевать, изгибаясь и привлекая внимание самцов, которых там было в изобилии. Сначала ей улюлюкали, но потом освистали. Я была в туалете и когда вернулась, увидела жалкое зрелище — окровавленные трусы, виднеющиеся из-под задравшейся коротенькой юбки ничего не понимающей подруги и омерзительные выкрики в ее адрес. Мы бежали из этого бара, словно Золушки, боящиеся превратиться в тыкву. В такси она рыдала и грозилась покончить с собой, мы еле ее успокоили. Наутро ее почти трезвая голова, оценила ситуацию, как очень забавную.

— Надо таскать с собой не только презики, но и тампоны, — заметила она деловито.

Ванна стояла посередине, но была чуть побольше, чем та, что этажом ниже. Я увидела свои трусы, бережно лежащие на табуретке, с которых ласково улыбался миловидный котенок.