Нина Соломон - Незамужняя жена
— Ну, смелее, — подбодрил ее Кейн. Грейс взяла круассан. Она понимала, что юбка так жмет ей в талии отчасти из-за ее внезапно возникшего пристрастия ко всем сладостям, которые так нравились Лэзу, пристрастия, которое она была не в силах преодолеть даже в его отсутствие. Другой причиной могла быть непреодолимая тяга Грейс к такой еде, как большой сырный омлет в сметане, который она заказала накануне вечером, хотя ей вполне хватило бы упаковки шпината.
Миндальный круассан ни в коей мере не утолил аппетита Грейс, и ей немедленно захотелось еще.
— Славная крошка, — прокомментировал ситуацию Кейн.
— Кто это крошка? — спросила Грейс.
— Да там, в духовке, конечно, кто же еще?
Грейс почувствовала, как вспыхнули ее щеки, и нервно рассмеялась, поперхнувшись круассаном, который все еще жевала. Потом шутливо ткнула Кейна в плечо.
— Спасибо, это Лэзовы любимые, — удалось ей наконец вставить между кашлем и подступающим приступом икоты. После кашля Грейс всегда разбирала икота. В точности повторяя свою мать, Грейс икала только нутром, что звучало как закодированный призыв зародыша о помощи. Она подошла к раковине с противоположной стороны — налить себе стакан воды, единственное лекарство от икоты, которая, она знала, могла продолжаться весь день.
«Крошка» красиво смотрелась на буфете. В столовой еще не поменяли проводку, и Грейс зажгла свечи.
— Почти как у Марты Стюарт, — заметил Кейн, восхищаясь очертаниями листьев, которые Грейс по трафарету нанесла сахарной пудрой на суфле. Грейс разложила по розеткам малиновое пюре — всем, кроме детей, которым больше нравился кленовый сироп, и липкие отпечатки чьих ладошек она позже находила на стеклах окон.
— А это что? — шепнул Кейн на ухо Грейс, беря свою розетку и указывая на блюдо с кремообразной белой смесью.
— Разумеется, знаменитая артишоковая подливка Франсин Шугармен, изготовления тысяча девятьсот девяносто седьмого года, хотя дата, может быть, и не совсем точная, — шепнула Грейс. — А если кто-нибудь предложит тебе вон тот оранжевый шар, не бери. Это сладкая запеканка из картошки с креветками, оставшаяся с прошлого Нового года.
— Бедняга Лэз — не сможет насладиться таким лакомством, — сказал Кейн. Грейс трудилась, переставляя приборы и меняя блюда, как подсказывал Кейн. — Он никогда раньше не пропускал День Благодарения. — Грейс обнаружила, что в буквальном смысле слова не может поднять на него глаз, и поняла, как странно, должно быть, выглядит она за своими занятиями. — Грейс?
— Минутку, Кейн, кажется, я забыла выключить духовку, — сказала она и выбежала из комнаты. На кухне было относительно спокойно до тех пор, пока Грейс не услышала долетавший из гостиной беспорядочный шум и не вышла взглянуть, что там происходит. Желтая остроконечная корона Вудстока, его клюв и глаза прижались к окну гостиной Грейс, словно пытаясь заглянуть внутрь, а тело его раскачивалось под сильными порывами ветра, пока люди, управлявшие воздушными шарами, старались выправить его. Грейс подумала, что стекло точно вот-вот разобьется. Ей позарез было нужно уцепиться за что-нибудь близкое и прочное — таковым оказался Берт Шугармен.
— Слушай, кажется, он хочет попробовать артишоковой подливки, — сострил Кейн, по счастью не услышанный Франсин Шугармен.
Грейс отпустила Берта и подбежала к окну, чтобы опустить жалюзи на случай, если стекло разобьется, но в этот самый момент Вудстока усмирили под приветственные крики, доносившиеся снизу, с улицы.
— У Брукменов никогда не соскучишься, — сказал Кейн.
Надеясь пробиться сквозь праздничный поток транспорта, большинство гостей ушло до того, как мимо дома проехал в своих санях Санта-Клаус. Кейн ушел одним из последних. Мать Грейс с Франсин деловито упаковывали остатки с праздничного стола. В передней Грейс сняла с вешалки пальто и шарф Кейна, а он поцеловал ее в щеку.
— Жду тебя сегодня вечером, — напомнил он. — В этом году мы просто обязаны сделать это как можно скорее.
Грейс совершенно позабыла об их традиции — выбираться куда-нибудь после Дня Благодарения и играть в «кто больше выпьет», чтобы снять напряжение от кухонных и семейных перегрузок. Мысль остаться наедине с Кейном показалась ей чудовищной.
— Непременно. Повеселимся не хуже, чем с ним.
— Вот это мне по душе, Грейси, — сказал Кейн, целуя ее в другую щеку. — Итак, в девять. В «Бочонке».
— Договорились, — ответила она. — Настоящее свидание.
Закрыв за Кейном дверь, Грейс прислушалась к доносившемуся с кухни разговору.
— Половина суфле осталась. Какая жалость! — сокрушалась Франсин.
— Его и не заморозишь хорошенько, — поддакнула мать Грейс. — Крошится.
— Какое варварство, — вздохнула Франсин.
— Говорила я ей — сделай вафли. Подогреть вафли проще простого.
Приводя в порядок стоящий у окна диван, Грейс почувствовала, как тянет холодом от рам. Она прижала ладонь к стеклу. Стекло было ледяное. Даже не нужно было смотреть канал «Погода»: она чувствовала холод каждой своей клеткой.
8
Праздничная индейка
Грейс пропустила через мясорубку две чашки грецких орехов и добавила их к растертой клюкве. От орехов смесь загустела, чего она и добивалась, потому что по рассеянности купила всего один пакет клюквы. После праздников эта штука будет выглядеть не такой уж неудобоваримой, а может, наоборот — в зависимости от того, вернется к тому времени Лэз или нет.
Она надела коричневые кожаные брюки, которые подарила ей мать Лэза; со стороны Грейс это было знаком исключительной вежливости, поскольку старшая миссис Брукмен собиралась присоединиться к ним на празднование Дня Благодарения. Натягивая брюки, Грейс почувствовала некое неудобство, и ей пришлось втянуть живот, чтобы застегнуть ремень. Брюки сидели в облипку, но она надевала их в первый раз и подумала, что за день они растянутся.
Готовясь к первой встрече с Нэнси Брукмен, родители Грейс хлопотали так, будто собирались принимать особу королевских кровей. Мать Грейс сделала прическу и маникюр не в своем обычном салоне у Ренаты, расположенном в двух шагах от дома, а у Федры и Фредерика Феккаи и купила новый наряд. Она даже подрядила себе в помощницы Марисоль, повязав ей вокруг талии белый накрахмаленный фартук. Отец Грейс открыл бутылку коньяка 1917 года, который подавался в суженных кверху бокалах «баккара», полученных родителями после того, как они открыли счет в «Эппл банке». Берт весь вечер говорил с каким-то странным, вроде бы европейским акцентом, как если бы он закончил школу где-нибудь в Бомбее. Единственным человеком, на кого Нэнси Брукмен не произвела впечатления, была Франсин, весь вечер отпускавшая шпильки в ее адрес.
