Миллиардер Скрудж по соседству (ЛП) - Хейл Оливия

— Хорошо, — бормочет он. — Ты не слишком много выпила?

— Ровно столько, сколько нужно, — я притягиваю его к себе и снова целую. Внезапно становится ясно, что этого будет недостаточно. Не сегодня, а может быть, и никогда. Мы целуемся перед камином, кажется, целую вечность и мгновение ока. Когда он отрывается от меня, губы распухшие, а все тело наливается тяжестью от желания.

— Куда ты идешь? — спрашиваю я, приподнимаясь на локтях. — Адам?

Его глаза остекленели, когда тот скользит ими по моему телу. Только один раз и быстро, прежде чем смотрит в сторону кухни. Его челюсть двигается.

— Ты замерзаешь, и уже поздно. Я принесу постельное белье.

— Мне не холодно, — говорю я.

Он одаривает меня улыбкой, наполовину извиняющейся, наполовину самодовольной.

— Нет, но мне становится слишком жарко.

— О.

Адам поднимается по лестнице, а я все ещё лежу перед камином, ошеломленная. Неужели это только что произошло? Что будет, когда он вернется? Уинстон полностью предоставлен самому себе на диване и тихо похрапывает, вытянувшись.

— Не просыпайся в ближайшее время, — говорю я. Затем приходится зажать рот рукой, чтобы сдержать нервный смешок.

Адам возвращается, неся матрас и одеяло, перекинутое через плечо. Немного повозившись, мы расстилаем матрас перед камином. Ширма должна защитить нас от любого пламени, но другой вариант — спать в холодном доме, и это кажется менее безопасным.

— У меня есть только одно, — говорит Адам.

— Одно одеяло? Ничего страшного.

— Я могу поспать на диване.

Я с сомнением смотрю него.

— Ты не поместишься. Матрас достаточно большой для нас обоих.

— Да, точно, — он хватает виски и осушает стакан.

Желудок исполняет танец нервов и предвкушения.

— Если ты не против?

— Определенно не против.

— Хорошо, — я говорю себе быть храброй и тянусь за подолом свитера. Стягиваю его через голову и тут же жалею об этом, кожа на голой руке покрываются гусиной кожей от холодного воздуха. Слава Богу, что на мне кофточка.

Адам отворачивается и начинает расстегивать ремень.

Я не снимаю носки и джинсы. Это неудобно, но зато тепло. И кофточку тоже. Но когда он поворачивается спиной, я расстегиваю лифчик и засовываю его под свитер на полу. Есть пределы тому, насколько неудобно может быть во время сна.

Я ложусь поближе к огню и натягиваю одеяло.

Адам проверяет телефон.

— Уже почти одиннадцать.

— Пора спать, я полагаю.

— Да, — он подбрасывает дрова в камин, а затем стоит, выполнив все дела, и смотрит на свою сторону матраса.

Я пододвигаюсь, чтобы дать ему больше места.

— Уверен, что не против?

Он улыбается.

— Да. Но я знаю, что не смогу лежать рядом с тобой без желания снова поцеловать.

— Я не против. Вообще-то, именно на это и надеюсь.

Адам стонет.

— Ты ужасно влияешь на мой самоконтроль.

— Почему тебя нужно контролировать? — спрашиваю я и откидываю одеяло. — Давай.

Он ложится рядом и натягивает одеяло на нас обоих. Сразу становится теснее, но и теплее. Его тело рядом с моим — как собственная электростанция.

Я поворачиваюсь на бок.

— Адам?

Тот смотрит в потолок, нуждаясь в большом количестве времени, чтобы ответить.

— Да?

— Ты поцелуешь меня еще раз?

Он возбужденно вздыхает, а затем исполняет мою просьбу. Он сдается этому, и я сдаюсь ему, глубоким, умелым поцелуям, от которых пульс учащается. Вскоре его рука начинает теребить подол моей кофточки, поглаживая полоску кожи, видневшуюся над линией талии джинсов. Я запускаю руки в его волосы и выгибаю спину, желая прикосновений.

Желая их везде.

Он со стоном целует мою шею и скользит рукой вверх. Она теплая и большая. Адам касается нижней части моей груди, а затем останавливается там, рука застывает на ребрах.

— Боже, — бормочет он мне в шею. — Ты слишком много выпила.

— Нет, я не пьяна, — я довольно блестяще демонстрирую это, просовывая руку ему под свитер. Твердые, рельефные мышцы встречаются с моими любопытными пальцами. Ощущения даже лучше, чем в тот день, когда он открыл дверь без рубашки и весь потный.

— Холли, — бормочет он. Рот скользит вниз по моей груди и находит вырез кофточки, останавливаясь там. Так же, как и рука, только с другой стороны.

Иногда нужно брать дело в свои руки.

Я хватаюсь за подол кофточки и тяну вверх. Он помогает мне, обхватывает руками за талию, и я обнажаюсь.

Думаю, слава Богу, что мерцающий свет камина падает на меня. Пламя льстит.

— Срань господня, — бормочет Адам. Все протесты исчезают, когда он наклоняет голову и покрывает поцелуями мою ключицу. Его рука сжимает грудь, потирая сосок между пальцами.

По телу пробегает острая волна удовольствия.

Я провожу рукой по его спине и закрываю глаза. Я чувствую слишком много одновременно. Желание и нужду, нежность и застенчивость и что-то, чему не могу дать название, чувствую, что это может стать началом чего-то, и так сильно не хочу все испортить.

Губы обхватывают сосок, а я от неожиданности зарываюсь рукой в его волосы. Мне больше не холодно. Даже не помню, что такое холод. Он, должно быть, тоже, поэтому я хватаюсь за толстый свитер и тяну его вверх. Это нужно снять. Адам хватается за воротник свитера и стягивает его через голову, швыряя через всю комнату.

Теплый свет камина заставляет его кожу светиться, углубляет тени между мышцами. Он выглядит как бог, король, воин. Я поворачиваюсь, сгибая колени, чтобы он мог устроиться между ними.

Адам посвящает себя моим соскам. Это единственный способ описать происходящее, когда он ложится мне на грудь и чередует медленные посасывания с решительными покусываниями, заставляющими дрожать.

Я сжимаю его плечи, кожа теплая под ладонями и задаюсь вопросом, испытывала ли когда-нибудь женщина оргазм только от этого.

Я вот никогда. Никогда не думала, что это возможно. Но если он в ближайшее время не снимет с меня джинсы, Богом клянусь, я кончу только от стимуляции сосков.

— Адам, — шепчу я. — Адам!

Он отпускает мой сосок и покрывает поцелуями чувствительную кожу между грудей, возвращаясь к шее. Его рука целомудренно опускается на талию.

— Да?

— Я хочу тебя.

Он склоняет голову мне на плечо и делает глубокий вдох, словно пытаясь успокоиться. Но я совсем не чувствую спокойствия. Я просовываю ногу между его ног и нахожу то, что искала, твердую выпуклость в джинсах. Он тоже этого хочет.

— Не нужно спешить, — говорит он, но голос звучит напряженно. Я трусь бедром о его длину, пока рука крепче сжимает мою талию.

— Я знаю. Если ты не хочешь, чтобы мы это делали, все в порядке. Но не останавливайся из-за меня, — я выгибаю спину, снова нуждаясь в прикосновениях. Его взгляд скользит вниз по моему телу, туда, где покоятся руки.

На молнию джинсов.

Его рука соединяется с ними и почти сама по себе расстегивает верхнюю пуговицу.

— Скажи мне остановиться, если все заедет слишком далеко, — говорит он. — Мы можем сделать это и завтра.

— Средь бела дня? — я приподнимаюсь на локтях и наблюдаю, как он стягивает джинсы с моих ног. Достаточно страшно быть обнаженной перед этой обладающей шестью кубиками, сильной, уверенной в себе версией Адама с тем светом, который есть сейчас.

Он замирает, положив руки мне на колени.

— Ты прекрасна, — говорит он. — Так великолепна, что мне страшно приглашать тебя на обычное свидание.

Я прикусываю губу.

— Ты бы пригласил меня на свидание?

— Я пригласил тебя на рождественскую ярмарку, — мрачно говорит он, стягивая узкие джинсы с лодыжек. — Вытерпел все это фальшивое рождественское веселье.

— Охх.

Он поднимает мою ногу и целует икру, колено, внутреннюю сторону бедра.

— Боже, надеюсь Эван не убьет меня, — бормочет он.

— Ты взрослый, — говорю я. — Я взрослая.

— Слава Богу, — он вытягивается рядом, снова находя губы. Адам целует меня с гипнотизирующей медлительностью и позволяет руке погладить внутреннюю поверхность бедра. Выше и выше, пока не начинает играть с резинкой нижнего белья. Он просовывает руку под ткань, и сильные пальцы касаются меня. Легко, словно боится, что я передумаю.