Тридцать девять и девять (СИ) - Джим Вестван
— Мне надоело!
Подойдя к приоткрытому окну, он достал из кармана своих легких брюк пачку «Мальборо» и засунул в рот сигарету, глядя на улицу. Вдруг дверь в комнату открылась, и вошел Лешка.
— Салют! Ты кто? — услышал Данил голос Лагунова.
— Конь в пальто! — не поворачиваясь, пробурчал Давыдов в ответ, закуривая. Ему не хотелось никого видеть, и Лагуна его раздражал.
— А, понятно! — Леха сел на свою кровать, подняв с нее гитару. — Спеть тебе что-нибудь?
— Спой, — безразличным тоном произнесла Элина.
— Что?
— А что ты можешь?
— Я все могу.
Данил раздраженно посмотрел на Лагунова: ах, всемогущий музыкант! Лешка просто бесил его!
— Ну, так спой все, — Элю явно не вдохновляло это предложение.
Леша перебирал струны и думал. Наконец он заиграл свою любимую цыганскую мелодию, сдвинул брови, посмотрел на Элину и, покачивая головой, начал:
— Скатерть белая залита вином,
Все цыгане спят беспробудным сном.
Лишь один не спит…
Задыхающийся от бешенства Давыдов впервые не мог его слушать. Да он просто отвратителен!
А Лешка тем временем продолжал:
— Очи черные, очи жгучие,
Очи страстные и прекрасные!..
Данил резко повернул голову, посмотрел на Элю и криво улыбнулся. Она совершенно спокойно, равнодушно, слегка склонившись набок, смотрела, как надрывается Леша. Бедняга Лагуна! Хоть бы не охрип. Этот человек, кажется, непробиваемый!
Когда Леха заткнулся, Эля вдруг сказала:
— Ты хорошо поешь… Но я такое не люблю.
— А что ты любишь? — Леха, по всей видимости, был в ударе.
Эля вздохнула:
— «Битлз». Знаешь что-нибудь?
— Не-е, по-английски я не пою!
— Ну а музыку умеешь играть?
Леша затренькал какую-то знакомую мелодию.
— О, здорово! — оживилась Эля. — «Girl».
«Интересно, откуда Лагунов это знает!» — Давыдов сделал очередную глубокую затяжку. Что-то раньше Данил не слыхал такого. И вообще он никогда не слушал этот их «Битлз», столь популярный среди уличной шпаны!
— А хочешь слова выучить? — спросила Эля.
— Давай. Ты что, знаешь?
— Ну конечно! Они очень простые. Вот сыграй еще!
— Сейчас.
Лешка вдруг встал, подсел к ней на кровать и снова поставил гитару на колено, грифом в сторону Эли. Его левое бедро касалось ее правого колена.
Данилу не хватало воздуха. Великие исполнители! Смотреть тошно! Он отворачивался в сторону открытого окна, но его взгляд не мог оторваться от этих соприкасающихся ног.
— Готов? — спросила певица.
— Да. Только это надо убрать.
Лагунов спокойно взял прядь ее волос, свисающих на его руку, и перебросил на другую строну, положив ей на левое плечо.
У Давыдова бешено колотилось сердце, и, все чаще дыша, он пытался разобраться в своих чувствах. Не может же он всерьез ревновать эту пигалицу к Лагунову! Это слишком смешно! А, вот, теперь он понял: он злится на Лешку. Не успел хвост Наташкиного поезда скрыться из виду, как Лагуна уже кадрит эту малолетку. Но какой же нужно быть дурой! Ведет себя так, будто ей пять лет.
— Леша, мне выйти?! — неожиданно резко бросил им Данил.
— О-о, все! Концерт окончен, — с мерзкой улыбочкой сказал Лешка. — Ладно, в другой раз!
Лагунов встал, положил гитару на кровать и ушел из комнаты. Поджав губы, Элина тоже резко поднялась:
— Я пошла домой.
— Сейчас, я тебя провожу, — сказал Данил, выбрасывая окурок в окно.
— Спасибо, я сама! И за коня в пальто тоже спасибо!
Выходя, она громко хлопнула дверью. Данил сел на кровать и достал очередную сигарету. Не думает ли она, что Давыдов кинется следом? Нашла себе мальчика!
Лешка вернулся через несколько минут:
— Что, ушел уже Леннон?
— Кто?
— Джон Леннон. Темный ты, Давыдов, как сибирский валенок! — дружелюбно сказал Леша.
— Хорошо, что ты у нас такой светлый!
— Да брось дергаться-то! Нужен мне больно твой детский сад. Это не моя статья! — сказал Лагунов и, немного подумав, добавил: — Кстати, в порядке телочка!
— Причем здесь это? — ответил Данил и улыбнулся. Лешка что, слепой? Телочка… Трудно было придумать название, меньше подходящее к этому подлетающему на ходу созданию!
Данил решил, что завтра с ней помирится, и стал придумывать, какую басню он ей расскажет, чтобы услышать сотню идиотских вопросиков. Завтра они просто посидят с ней возле ее любимой скалы и поплюют семечками, которые он купит по дороге.
Но все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Конечно, он пришел к ней, попросил прощения, и она сразу же его простила. Потом они отправились на берег, а когда сели рядом на гладких камешках, ему снова не хотелось ни о чем ей рассказывать и даже смотреть в ее сторону. Но это было не то чувство подавленности, которое владело им накануне. Внутри у него просто кипела какая-то злость. Элина ужасно его раздражала, хотя, кажется, вела себя, как обычно.
— Ну хорошо, — сказал Давыдов, — а почему ты не купаешься? Боишься растаять?
— Нет. Просто не люблю, — Эля опустила взгляд. Ей очень сильно хотелось хорошенько Данила рассмотреть. Но она почему-то не решалась повернуть голову и выяснить все, что ее интересует. Она только косила в его сторону глаза, делая вид, что смотрит на свои ноги, закрытые легкой тканью широкой юбки.
Вблизи он совершенно не был похож на Золтана. У Данила тоже длинные сильные руки, но на них нет четких синеватых вздутых вен, и покрыты они не густой черной шерстью. На его гладких предплечьях просто прямые темноватые волоски, и грудь у него тоже совершенно гладкая, слегка покрасневшая от солнца. Интересно, должно ли нравиться женщинам это отсутствие растительности на теле у мужчины?
— Слушай, — сказала она, — а как зовут эту твою… ну, такую симпатичную, со стрижкой?
— Анжела.
— Красиво зовут. А где вы познакомились?
— В автобусе, — мрачно ответил Давыдов: сейчас она выведет его окончательно.
— Правда?! — обрадовалась Эля. — Между прочим, мой брат тоже познакомился со своей женой в автобусе!
— Какое счастье! — Данил начинал повышать голос. — Значит, у тебя есть брат? Где он сейчас?
— Нигде, — Эля как-то сразу потухла, снова опустив голову. Но Данил продолжал допрос.
— Я что, спросил о чем-то необыкновенном?! Что ты строишь из себя загадку? Где твои родители? У тебя же есть родители!
— У всех есть родители…
— Ошибаешься! У моего друга, например, нет отца!
— А-а, непорочное зачатие!.. — сказала она как-то слишком зло, оскалив при этом мелкие зубы.
Данилу ее фраза показалась чудовищной.
— Да причем здесь это вообще! — Давыдов даже снизил тон. — Его отец умер!
— Мои родители живы. Наверное. Они просто со мной не живут.
— Почему? Они что, уехали?
— Считай, что уехали! И давай на этом завяжем, хорошо?! — она резко отвернулась, и
