Екатерина Вильмонт - Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия
За весь день кроме любителя пирамид была всего одна клиентка, постоянная, которая каждый год ездила в Израиль на Песах, а больше никого. Соня проверила все, заперла офис и вышла на улицу.
– Сончик! – раздался негромкий голос.
– Славка, привет.
– Я решил подвезти тебя, погода плохая…
– Что ж, спасибо.
Она без всякой радости уселась в старую, раздолбанную «пятерку», в которой отчего-то всегда пахло псиной, хотя никаких собак Ярослав Игнатьевич не возил. Он обнял и поцеловал Соню. Она ответила на поцелуй, но подумала: «Как скучно».
– Что нового? – спросила Соня.
– Что у меня может быть нового? Все по-старому, вернее, все по-новому, только новости мои старые уже, начались вместе с этой проклятой перестройкой!
– О боже! – простонала Соня.
– Ты же знаешь, я фактически выброшен из жизни…
– Ну так делай же что-нибудь, шевелись, как другие шевелятся. Ты же еще нестарый! – вспылила Соня. – В конце концов, масса людей сменила профессию, попробуй и ты! Я вот тоже не всегда работала в турбизнесе, правда?
– Не сердись, Сончик! Я предлагаю на выходные поехать в Кружилино.
– Да? – без всякой радости проговорила Соня. – Там будет видно.
– Я ужасно соскучился.
– Ты же опять напьешься…
– Ну не буду, не буду, ограничимся пивом.
Я сейчас завою, подумала Соня. Мне его уже совсем не жалко.
– Ну, Сончик, не сердись, нам ведь хорошо вместе. Затопим печку, поболтаем, а потом ляжем рядышком…
– Нет, я не могу! – вдруг резко произнесла она.
– Почему?
– Не могу, и все!
– Но ты же только что сказала – там будет видно.
– Я просто забыла… Нет, Славка, я не поеду, извини.
– Не можешь или не хочешь?
– Не могу.
– А что это за дела такие у тебя в выходные дни?
– Какое это имеет значение?
– Опять с мамочкой куда-нибудь собираешься?
– А если и так?
– Тебе не надоело до сорока лет за мамину юбку держаться?
– А ты мне предлагаешь что-то на выбор?
– Естественно! По-моему, куда нормальнее в сорок лет провести субботу-воскресенье с мужиком, чем с мамой. Да и для здоровья полезнее. А от твоей мамаши только желчь разлиться может.
– Ты совершенно прав, с мужиком провести время совсем неплохо, – она сделала ударение на слове «мужик». – Но это-то мне не светит.
– По-моему, до сих пор ты не жаловалась, – довольно игриво отозвался он.
– По-твоему, мужик – это только вопрос потенции? – скрывая безмерное раздражение, спросила Соня.
– Но это главное, согласись.
– Не для меня!
– Не замечал.
– Значит, теперь, будь добр, прими это к сведению. И еще – останови на минутку.
– Где?
– У метро.
– Зачем?
– Надо!
– Соня, брось эти жидовские штучки.
– Так, приехали! Если ты не остановишь, я выскочу на ходу!
Он тут же притормозил, но схватил ее за руку.
– Ты что, шутки понимать перестала?
– Да! Вообще перестала понимать все, что связано с тобой.
– Ну, Сончик, ты такая сердитая, у тебя что, менструация?
Она только зубами заскрипела:
– Пусти!
– Нет, извини, я тебя отвезу.
– Ладно, отвези.
Соня закрыла глаза и подняла воротник. Ее знобило. Может, я заболеваю? Наверное. Иначе почему я так зверею от него, ведь я его когда-то любила… Только бы мамы дома не было. А то я сойду с ума.
– Ну успокоилась немножко? – спросил он спустя минут десять. В этот час двигаться по Москве можно лишь с черепашьей скоростью, тем более что Ярослав Игнатьевич всегда умудрялся попадать на самую неудачную полосу. Вот и теперь они стояли в пробке. – Сончик! Ау!
Соня молчала. Он протянул руку и почесал ее за ухом, как котенка. Когда-то эта ласка заставляла ее трепетать, теперь же привела в ярость. Она дернулась и ледяным тоном произнесла:
– Не смей! Не смей прикасаться ко мне!
– Почему это?
– Потому что мне противно.
– Противно? Ты хочешь сказать, что я тебе противен? А ехать со мной не противно?
– Я же хотела выйти.
– Так выходи, я тебя больше не держу.
Но покинуть машину было невозможно. Автомобили стояли так тесно, что нечего было и думать открыть дверцу. Соня заметалась.
– Что, не вырваться? – захохотал он.
– Когда-нибудь пробка рассосется, и меня уже ничто не удержит, а пока наберусь терпения, – прошипела она.
– Живи надеждой! В следующем году в Иерусалиме!
Так, кажется? Отпусти народ мои, да?
– Мудак!
– Ай, ай, ай, неужели наша еврейская мамочка позволяет своей детке говорить такие нехорошие слова?
– О тебе? Позволяет! Даже поощряет.
– Ну еще бы, она же меня иначе как мерзавцем не называет!
Соня неимоверным усилием воли заставила себя молчать. Ненавидела грубые хамские перебранки. Да и смешно это, в конце концов… Вот доеду до дому, и все.
Пробка мало-помалу начала таять.
– Ну что, барышня желают своими ножками топать или позволят нашей малости доставить их до дому?
– Нет, – охрипла от омерзения Соня. – Высади меня.
– У метро?
– Неважно! Чем скорее, тем лучше.
– Воля твоя.
Он подъехал к тротуару в самом неудобном месте. Чтобы выбраться, надо ступить в глубокую лужу. Плевать! Соня распахнула дверцу и, ни слова не говоря, вышла. Разумеется, вода залилась в ботинки. Но она даже не почувствовала. Хотела с силой хлопнуть дверцей, но передумала и оставила ее открытой. Так когда-то в юности делал Левка, если ловил машину, а шофер отказывался его везти или заламывал слишком высокую цену.
– Сучара жидовская! – услышала она.
Что ж, все правильно, так мне и надо! Мама в который раз оказалась права. Типичный мерзавец! Оказавшись наконец на тротуаре, Соня двинулась к палатке:
– Дайте что-нибудь выпить!
– Выпить или попить? – деловито справился молоденький продавец.
– Выпить! Лучше из баночки… Но не пива!
– Понял! Джин-тоник или водку с томатным соком?
– Водку!
Она схватила жестяную емкость, сорвала кольцо и единым духом проглотила отвратительное пойло. Но ей сразу стало легче. Она швырнула банку и что было сил поддала ногой. Видела бы ее сейчас Берта Яковлевна! Впрочем, какая-то женщина все-таки очень удивилась: с виду приличная особа, непохожа на алкашку, а ведет себя… Ужас просто!
Соня между тем уже поймала машину и вскоре дрожащими руками отпирала квартиру. Ее мольбы были услышаны. На подзеркальнике в прихожей лежала записка: «Я в Большом. Целую. Мама». Соня тут же ощутила досаду. Лучше бы мама была дома, согрела бы ей ужин, отвлекла бы своими бесконечными разговорами… Но ведь известно, нет в жизни счастья. Она первым делом отправилась в ванную, ей хотелось как можно скорее принять горячий душ, чтобы смыть с себя мерзкий запах псины. Теперь понятно, откуда эта вонь в его машине. Так пахнут антисемиты. Псиной, перегаром, хамством… А собаки тут вовсе ни при чем. Ни одна даже самая шелудивая собака не воняет так гнусно, как этот… Тоже мне любовничек! Нет, маме про это говорить нельзя ни в коем случае, она меня со свету сживет. Подумать только, ведь она всегда твердила: «Поверь, этот мерзавец еще и антисемит. Я это пупком чую». А я-то, идиотка, смеялась над мамой. Господи, ну почему, почему я не бросила его раньше? Я ведь давно его не люблю… Жалела, дурища проклятая. Вот и получай…
