Её несносный студент - Виктория Победа
Мальчишка, глупый, мальчишка. И я глупая, потому что не могу ему сопротивляться, хочу, а не могу. Раньше не могла, а сейчас… сейчас подавно. Дура, какая же ты все-таки дура, Ксюша. У него же это не серьезно, так, очередная цель, которой он пока не добился, адреналин, азарт. Сколько ему сейчас? Восемнадцать? А мне.
— Ксюш, я ведь вижу, что-то случилось?
— Егор Волков случился, — не выдерживаю, и откладываю в сторону вилку.
— Тот самый?
— Тот самый, — выдыхаю громко, глядя на практически не тронутую еду в тарелке.
— Ну и что он?
— Мам, ну что он, — взмахиваю руками и понимаю, что перегибаю, — ничего, все такой же наглый и…
— И все также в тебя влюблен, — улыбаясь, продолжает за меня мама.
— Я не понимаю, что тебя так повеселило.
Не смотрю на маму, не могу просто. Она, конечно, обо всем знает, я не скрывала, да и зачем? Мне выговориться нужно было. Я же бежала тогда, год назад, действительно бежала, просто потому что не могла иначе, да и страшно было, до чертиков страшно.
С отцом Волкова я имела честь видеться дважды: в первый раз после случая в туалете, когда коллеги добрые настучали, второй — через день после поцелуя на набережной. Я даже подумать не могла, что он за сыном следит, или за мной, сложно сказать.
Мне первого столкновения с Волковым старшим было через край, помню, как потом тряслась и ног не чувствовала, как шла по дороге никого и ничего не замечая, как под колеса машины едва не попала.
Помню, в каком была ужасе, осознав, что по дурости своей погибнуть так глупо могла, и как удивилась потом, когда водитель, выйдя из машины, не матом благим меня покрыл, а лишь поинтересовался, в порядке ли я. А потом был травмпункт и знакомство с четой Деминых. Я бы на их месте такую дуру послала далеко и надолго, а они со мной еще несколько часов возились, в себя приводили. Не знаю, что на меня тогда нашло, и зачем я на незнакомых совершенно людей свои проблемы и опасения вывалила, опустив некоторые подробности, естественно, но полегчало, действительно полегчало.
Так и познакомились, с Катей у нас получились вполне себе дружеские отношения, с Максом — тоже. И, чтобы отвлечься от всего этого, от Егора, который все же выполнил данное мне обещание и не подходил даже, на пары не приходил почти, от отца его, ясно давшего понять, чтобы не думала даже в ту сторону, я приняла предложение Кати иногда помогать ей в центре для жертв домашнего насилия, который, оказывается, у нас в городе имелся, и ее матери принадлежал. Мне было не в тягость, а они любой помощи рады были. Пару раз Демина за мной водителя посылала, этого оказалось достаточно, чтобы в коллективе нашем «дружном» слухи зародились, да и у учеников зрение, когда это нужно, в порядке.
Я слухи опровергать не стала, поддержала даже, считая, что так лучше, и до сих пор так считаю. Все я правильно тогда сделала, а потом… потом чертов театр и прогулка по набережной, я просто не смогла сопротивляться, не смогла больше делать вид, что ничего не чувствую к этому засранцу настойчивому, потому что чувствовала, не должна была, а чувствовала. Себя корила, ругала, а на поцелуй его ответила, хотела, потому что. Дура. Какая же все-таки дура.
А через день после того случая на пороге моей квартиры вновь объявился Волков-старший, в сопровождении двух амбалов и ясно дал понять, чтобы исчезла я из жизни его сына. Месяц дал на то, чтобы в лицее дела утрясла и заявление на стол положила. Я и положила. И все так удачно сложилось — Егор, появившийся в лицее как раз в мой последний рабочий день, Макс, по просьбе Кати меня тогда по пути подобравший, словно так и нужно было, словно сама судьба меня к подобному шагу подталкивала.
— Ксюш, ты еще со мной? — голос мамы вырывает меня из размышлений о прошлом.
— Да, прости, что ты говорила?
— Я говорю, что, если судьба, то никуда ты от нее не денешься, доча, — мягко улыбаясь и поглаживая меня по голове, совсем как в детстве, произносит мама.
— Что ты такое говоришь, какая судьба, мама? Ему восемнадцать, понимаешь, восемнадцать, он мой студент, проклятье какое-то, да что же это такое, — прячу лицо в ладонях, и начинаю реветь, как ребенок. Двадцать три года, а ума нет.
— Тоже мне проблема, в ваше-то время, — хмыкает мама, продолжая поглаживать меня по волосам.
— Его отец, он никогда не позволит, — всхлипываю и понимаю, что сейчас окончательно расклеюсь.
— Подумаешь, отец, может он только с виду такой грозный.
— Ты просто его не видела и не говорила, а я…
— А ты не сказала главного, — перебивает меня мама.
— Чего?
— Того. Возраст, папа, и ничего о том, что ничего к нему не чувствуешь.
— Я… — открываю рот и не знаю, что сказать. Только и могу, что глазами хлопать, а мама, она всегда такая была, зрит в корень и бьет точно в цель.
— То-то и оно, Ксюш, нравится тебе мальчик, и не отрицай, врать не хорошо.
— Ты не понимаешь, он же… и я… да, Господи, мне двадцать три, я мать-одиночка, а он… он просто дурной мальчишка, который не сегодня, так завтра потеряет интерес.
— Ох, Ксеня-Ксеня, что же ты всегда самый худший расклад рассматриваешь? — мама качает головой и вздыхает громко. Может, у него все серьезно.
Вот на этом моменте я не выдерживаю и начинаю смеяться. Правда, смех мой больше на истерический припадок тянет, и, наверное, я сейчас пациентку дурдома напоминаю.
— Не бывает в таком возрасте серьёзно, мама, понимаешь,
