Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
– Потому что вы – эгоист, – ответила она безразличным тоном.
Кольский искренне возмутился.
– Вовсе я не эгоист, только считаю, что для того, чтобы раздавать, прежде всего надо иметь. Поэтому, когда я стану действительно доктором в полном смысле этого слова, когда у меня будет хорошая практика, позволяющая мне и моей будущей семье не беспокоиться о быте, уверяю вас, панна Люция, я так же, как и вы сейчас, буду заботиться о каких-нибудь детских приютах или доме престарелых. Профессор Вильчур, которого вы ставите так высоко, – смею вас заверить, что знаю это совершенно точно, – в начале своей карьеры не страдал филантропией, а лишь работал над собой и для себя.
Люция пожала плечами.
– Здесь не идет речь о филантропии. Насколько же вы не понимаете меня… Я не из чувства филантропии забочусь о бедных.
– Ну, все равно. Это можно назвать, если вам так удобнее, чувством общественного долга.
– Ну уж нет, пан Ян. Не может быть речи о долге там, где получаешь удовольствие. Я это делаю для себя. Меня радует тот факт, что я могу для чего-нибудь пригодиться, что действительно нужна этим людям, у которых нет денег на лекарства, на лучшего доктора.
– Согласен. Одобряю при одном условии: прежде всего надо стать этим лучшим доктором, больше времени уделять учебе в клинике, а не каким-то там стандартным заболеваниям, которые вас ничему не научат.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Скажите мне, пожалуйста, не будут ли именно такие худшие врачи, как я, этим беднякам нужны всегда?
На лице Кольского появилось раздражение.
– Вероятно, но зачем этим должны заниматься вы, погрязая в этом ценой своих способностей и возможностей на будущее?
– Вот видите, в вас говорит эгоист. Моих способностей, моих возможностей. Вы не принимаете в расчет то, что я, возможно, и не ищу никаких других возможностей, что, может быть, нахожу самое большое удовольствие именно в таком, а не в другом использовании моих способностей. Как вы смешны в своем ослеплении! Вам кажется, что все люди должны иметь те же склонности и желания, что у вас.
– Не те же, только разумные, разумные!
Ей хотелось ответить, что рассудок в его интерпретации сводится к бухгалтерии, но она воздержалась.
Во всяком случае, этот разговор несколько охладил их отношения, и полученные сегодня розы Люция могла воспринять как форму извинения. Это предположение несколько рассердило ее. Во-первых, потому, что она знала чрезмерную бережливость Кольского, который из своих небольших доходов должен был выдать порядочную сумму на эти цветы. Она понимала, что сделал он это не без умысла и что эти расходы он будет долго помнить. Во-вторых, у нее было врожденное чувство неприятия чего бы то ни было от людей, с которыми она не могла или не хотела рассчитаться. Наконец, она понимала, что анонимность для Кольского была самоотверженным поступком, так как он принадлежит к тому типу людей, которые специально не гонятся за известностью, однако всегда стараются подчеркнуть свое присутствие в различных делах, свое участие.
Эти недостатки Кольского не вызывали у Люции возмущения, скорее она смотрела на них снисходительно. И все же она решила сделать ему выговор за присланные цветы и подчеркнуть, что ей не нужны подобные доказательства памяти.
Такая возможность представилась ей сразу же после праздников. Поздним вечером, работая в лаборатории клиники за микроскопом при исследовании крови одного из пациентов, она услышала за спиной шаги Кольского. Пользуясь тем, что можно сделать свои замечания, не глядя в глаза Кольскому, она с полной уверенностью обратилась к нему:
– Хорошо, что вы пришли. Как раз я хотела с вами поговорить. Зачем вы делаете такие вещи? Поверьте мне, что я не могу даже поблагодарить вас, потому что это не вызвало у меня ни малейшей радости.
Кольский искренне удивился.
– Я не знаю, о чем вы говорите, панна Люция.
– Не притворяйтесь. Я говорю о цветах. Вы делаете бессмысленные расходы, какие-то подарки, которые не соответствуют нашим отношениям.
– Я ничего не знаю ни о каких цветах, – заявил он решительно.
Она подумала, что он сам понимает сейчас бессмысленность своего поступка и пользуется анонимностью, чтобы не признаться в этом.
– Я не думала, что у вас так мало гражданской смелости, – сказала она холодно.
Некоторое время Кольский молчал.
– Панна Люция, – начал он, – наверное, здесь какое-то недоразумение. Кто-то хотел сыграть с вами, или со мной, или с нами обоими шутку и подписался моим именем. Гражданской смелости у меня всегда было достаточно, да и зачем мне стыдиться того, что я посылаю вам цветы? И я сделал бы это наверняка, – добавил он после минутного колебания, – если бы не знал, что у вас подобные проявления… дружеских чувств не найдут одобрения.
Люция повернула голову и смотрела на него с удивлением: не вызывало сомнения, что он говорил правду.
– Значит, эти розы не вы прислали?.. Присланы анонимно… Поэтому я думала… Извините меня, пожалуйста.
Ситуация была очень неприятной. Люция чувствовала себя так, точно она хотела убедить этого человека, что он любит ее больше, чем в действительности. Кольский был в отчаянии, оттого что совершил непростительную ошибку и на праздники не сделал Люции маленький рождественский подарок. Это могло выглядеть так, что он вообще о ней забыл. А возможно, Люция специально придумала эти розы, чтобы подчеркнуть его невнимательность по отношению к ней?..
Он стоял у лабораторного стола, в замешательстве глядя на ее склоненную фигуру в белом халате. Он видел ее светлые волосы, пылающие щеки, белые сильные руки, манипулирующие у микроскопа.
– Прошу вас, извините меня, – повторила она.
– О, вовсе не за что, – ответил он неловко.
– Есть за что, потому что подозревала, что вы могли совершить такую глупость, – уверенно ответила она.
– Это совсем не глупость, – запротестовал Кольский. – Это мне следует извиняться перед вами, что забыл о Рождестве для вас.
Она слегка пожала плечами.
– Не вижу, на каком основании именно вы должны были помнить о празднике для меня. Нет ни малейшего основания.
Он заколебался.
– Основание, что следует помнить о тех, кого считаем самыми близкими для себя…
Понимая, к чему клонит Кольский, Люция со смехом прервала его:
– Действительно. Не слишком ли долго мы находимся близко друг к другу? Мне кажется, что вы уже должны быть в своем отделении.
Сейчас без четверти одиннадцать.
Однако Кольский продолжал:
– Почему вы, панна Люция, не хотите выслушать меня? Почему каждый раз, когда я хочу высказать вам то, что чувствую, чувствую уже давно, чем живу, что наполняет мои мысли… Почему вы…
