Энрико Франческини - Любовница президента, или Дама с Красной площади
— Поворот вправо, — перебиваю ее.
— Да, поворот вправо. Вы спрашивали себя, почему произошло такое резкое изменение его политики в эти последние месяцы. Отказ от экономических реформ, поддержка реакционных сил внутри партии, призывы к порядку, защите социализма, разрыв с министром иностранных дел и его самым близким советником, военные репрессии в мятежных районах, требующих независимости от СССР. Теперь ты знаешь почему.
Я вспоминаю о статьях, что писал, о гипотезах советологов. Президент — человек, вечно пребывающий в нерешительности. Нет, дело, мол, в том, что он остается коммунистом, поэтому и не решается сделать последний решающий шаг. Да какой там, его просто заставляют так действовать, он замедлил реформы, чтобы избежать правого переворота, а потом долгий путь к демократии будет продолжен…
Думаю также о том, что Наташа впервые назвала меня на «ты». Но она уже вновь продолжает:
— Вы все спрашивали себя, что заставило Президента изменить образ мыслей. Теперь вы знаете: за поворотом вправо скрывается шантаж. Ему пришлось отступить перед угрозами главы КГБ. «Мы не можем больше встречаться, — сказал он и добавил еще одну фразу, которую я никогда не забуду: — Даже я не могу делать все, что хочу». И бросил меня. Мы любили друг друга двадцать лет, когда начался наш роман, мне было двадцать три года, сегодня мне сорок три. Самые важные годы жизни. Но это к лучшему. Я его разлюбила, я уже давно его больше не любила. И теперь я свободна.
Она плачет. Склонив низко голову. Плачет смиренно, тихонько всхлипывая. Я хочу погладить ее по волосам, но она резко поднимает голову и говорит:
— Я боялась, что меня убьют. Сделают так, чтобы я бесследно исчезла. Боялась, что он велит уничтожить меня, чтобы стереть малейшее упоминание обо мне, могущее бросить тень на его образцово-показательную карьеру. Боялась, что меня похитят его противники, чтоб держать заложницей. Даже и теперь мне не избавиться от страха. Поэтому-то я и хотела поговорить с иностранным журналистом. Я вам все рассказала ради собственного спасения. Если в этой комнате, в этой церкви есть тайно установленные микрофоны, тем лучше: это значит, что они уже предупреждены. И если мне не удастся спастись, я хотя бы могу надеяться, что кто-то потребует возмездия, попробует отомстить. Вы — моя защита, вы страхуете мою жизнь, залог моей безопасности. Теперь вам все известно. Но вы не должны ничего обнародовать, если хотите, чтобы я осталась жива. Как видите, я в ваших руках.
Я заверяю ее, что она может быть спокойна, благодарю за доверие. Несмотря на то, что она вновь стала называть меня на «вы». Наша встреча подошла к концу, и мы вновь увидимся лишь в следующее воскресенье. Ну, ладно, теперь у Наташи есть защитник, которого она искала. Но если рассказанная ею история — правда, если ставка в игре столь велика, нас обоих могут отправить на тот свет. Или будет достаточно ликвидировать одного меня. Особенно если они думают, что я собираюсь запустить в свою газету мировую сенсацию.
Закрываю глаза и представляю заголовок на первой полосе газеты. Затем появляется образ Наташи. Да, конечно, она красива, мила, беззащитна. Но благодаря ей я могу стать знаменитым. Да и есть ли на свете журналист, который отказался бы от возможности прославиться в один миг? Этой сенсацией я докажу главному редактору своей газеты, что он не зря меня сюда послал. А уж какие рожи скорчат пожилые корреспонденты, представляю изумление американских советологов. Однако об этом рановато мечтать, пока же я должен сохранять спокойствие. И собирать доказательства. Я еще так мало знаю, что меня в лучшем случае назовут фантазером. Надо заставить ее выложить все до конца, дать полностью выговориться. Следует перечитать все заметки, что я делаю после наших воскресных свиданий, привести их в порядок, найти логическую связь, сформулировать полезные вопросы, прояснить все темные места. Если я действительно хочу все понять, то должен знать все. Только тогда я смогу решить, продолжать молчать или же нет. Решить, что сильнее — чувство солидарности с Наташей или же непреодолимое желание опубликовать сенсацию.
У меня есть свой метод для преодоления моментов нервного напряжения: думать о чем-то менее важном. Сосредоточиться на чем-то, что меня интересует, но не тревожит. Это как бы клапан, отдушина, чтобы выпустить пар. Клапан этот теперь уже открывается сам собой, мозг даже не должен посылать приказа, это процесс автоматической самозащиты. Стоящая передо мною менее важная проблема пока что заключается в следующем: Наташа начала называть меня на «ты», но потом снова перешла на «вы». Надо сделать так, чтобы наша беседа продолжалась на «ты». Если разговор пойдет в доверительном тоне, то тем легче она разговорится. Если я буду думать о том, как мне ее покорить, как немножко влюбить в себя, я отвлекусь от мыслей о грозящей мне опасности. Давай, Наташа, перейдем на «ты». Я ей так и скажу. В одно из ближайших воскресений.
Я снова в Москве, в центре города. Опоясывающее центр внутреннее кольцо — Садовое — кажется еще шире, чем обычно: шесть рядов движения в одну сторону, шесть в другую, и все они почти свободны от машин. Темно, воскресенье, зима, в мозгу проносится — политический поворот вправо, Президента явно шантажируют, Наташа плачет, хотя больше его и не любит, я ее страховой полис, залог безопасности, самой жизни, она меня назвала на «ты», — с черного неба яростно сыплется мелкий твердый снег. Переезжаю мост через Москву-реку, местами уже замерзшую, миную покрытый снегом Парк имени Горького. Как и каждый вечер, вижу издалека на улице, ведущей к дому, силуэт статуи Ленина: подсвеченная снизу лучами рефлекторов, она отбрасывает четкую тень на белую стену дома для иностранцев, в котором я живу. Фигура Ленина из темного камня, на подножье барельеф, изображающий группу вооруженных мужчин и женщин. Но по сравнению с Лениным они кажутся пигмеями. У него, у Владимира Ильича, одна рука в кармане, в другой он держит кепку, раздуваемое воображаемым ветром пальто необъятно. Статуя высотой, наверно, метров в пять, но подсвеченная прожекторами, она отбрасывает тень, благодаря которой Ленин выглядит ростом с целый дом, высящийся у него за спиной. Сегодня мне кажется, что тень отца Революции угрожающе вздымается против меня.
4. Январь
Я не могу определить точно, в какой именно момент понял, что влюблен в нее. Наташа вошла в мое сердце незаметно, постепенно, как алкоголь, который пьянит тебя глоток за глотком, но только вдруг наступает момент, когда ты замечаешь, что не держишься на ногах. Она ни разу не сделала ласкового жеста, не выразила своей ко мне благосклонности, не смотрела на меня так, как смотрят женщины, когда хотят дать что-то понять, никогда не кокетничала со мной — в общем, проявляет ко мне интерес только как к исповеднику, который хранит ее секреты и тем может спасти ей жизнь, о чем открыто заявила. И все же, когда она умолкает, мне кажется, что у нее в глазах я читаю, что она меня любит. О чем бы она ни говорила, мне слышится, что в действительности она говорит совершенно другое. Например, спрашивает: «Вы хотите еще чаю?», а я про себя записываю: «Вы хотите меня?». Она говорит: «Мне не хотелось бы пугать вас», а я перевожу: «Мне хотелось бы вас поцеловать».
