Игрок (СИ) - Гейл Александра

— Ты хочешь признания, что я не люблю Егора? Пожалуйста: я его не люблю. И, уверена, об этом знает каждый. Да и что толку любить, если все предают? Он, ты — все. Но так сошлись звезды, и если от него мне нужно положение, то от тебя больше ничего. И катись к черту.

Она отворачивается, а у меня от бессилия на глазах выступают злые слезы. Хочется оставить за собой последнее слово, чтобы не чувствовать себя проигравшей по всем фронтам, и я не выдерживаю:

— Обычно, Ви, если искренне любишь человека, недостаточно увидеть его в неподходящей компании, чтобы возненавидеть, А любви не всегда хватает, чтобы простить. Нужно еще и время. У тебя оно есть, а вот у меня — нет. Удачно тебе сожалеть о своем выборе до конца жизни.

Она шокированно застывает на месте, но не поворачивается. А я, чувствуя омерзение от самой себя, откидываю одеяло, встаю и начинаю собираться. Не смотрю больше в сторону кузины, слышу только громкий хлопок двери, когда она покидает номер.

Я не солгала. Не знаю, как можно простить человеку обесценивание настоящей дружбы. Но что толку было кричать об этом ей вслед? Все равно не поймет. Да и вообще, мне здорово надоело чувствовать себя так, словно я кому-то навязываюсь. Как только кто-нибудь узнает о том, что я не безгрешна и не идеальна, тут же вышвыривает меня вон. Я не могу так больше, и не хочу! Натягиваю одежду, а саму прям трясет от обиды. Неужели настоящая я настолько ужасна, что никому не нужна? Только перестаешь притворяться такой, какой тебя хотят видеть — мгновенно оказываешься за закрытой дверью. Да, допустим, понять Ви и Арсения можно, но почему в роли понимающего всегда выступаю я? Почему нет человека, который пытается понять меня?

— Не уходи, — тихо говорит Арсений. Или просит? Нет, не может быть. Должно быть, показалось.

— Дай пройти, — отвечаю резко.

Он этого не заслуживает, но разве сдержишься, остановишься под влиянием одного лишь гласа рассудка? Ви напомнила мне о прошлом… что ж, как удачно, что я не собиралась задерживаться в кровати Арсения дольше, чем на одну ночь.

— Да к черту! Не подыхать же в попытке ее разжалобить.

Да я и не уверена, что этого хочу. Я даже прощать ее не желаю. Знаю, что и Ви можно понять, но разве только ей обижаться? Все давно смешалось: невозможно определить, кто был прав и насколько. Да и нужно ли? Она была моим лучшим другом, самым близким, самым первым, но, как оказалось, наше с ней прошлое — столько маленьких вещей, которые сделали нас именно теми, кто мы есть — для нее менее важно, чем уязвленное самолюбие. Я догадывалась, что, если она узнает про нас с Арсением, все станет ужасно, но какой-то частичкой души смела надеяться, что значу для нее больше, чем Эго. Оказывается, нет. И поэтому все, что было, все эти усилия, все эти добрые воспоминания растоптаны парадоксальной уверенностью в собственной правоте. Мы не уступим, а, значит, все. Нечего ждать, не на что надеяться. Закрываем занавес, прячем отношения с Ви в дальний угол памяти и живем дальше. Уж как умеем.

Мне всего лишь нужно время.

— Арсений, дело не в Ви и не в чем-то еще. Я просто хочу уйти.

ГЛАВА 25 — Орел. Исходя из разумных соображений

Человек, который склонен к возвышенным чувствам, обманывает обычно и себя, и других.

Э.М. Ремарк

Кирилл

Как ни печально, газетчики прознали о нашем с Верой разводе еще до того, как ее самолет приземлился в Берлине. То ли кто-то из помощников юристов (надеюсь, что помощников) продал информацию СМИ, то ли утечка произошла откуда-то еще, но началось такое, что мне пришлось позвонить Жен и попросить ее некоторое время подержать дистанцию. Не хватало еще, чтобы за ней тоже начали бегать с микрофонами… Она ответила спокойно, вроде даже не расстроилась, но мы так и не поговорили, и теперь я из-за этого переживаю. Я ничего ей не сказал, ничего не пообещал. Будь она истеричной девицей, уже записала бы меня в классические подонки: переспал и исчез. Но я верю, что Жен не такая. Она на редкость трезвомыслящая особа. Панические состояния — не ее бич, скорее мой. Причем, наследственный…

— Кира, ты с ума сошел, — отчаянно восклицает мама, потрясая перед моим лицом газетой. — Вы с Верой замечательная, красивая пара. На вас многие равнялись…

— На то, что мы не виделись месяцами? Да уж, идеальная супружеская чета! Неудивительно, что таких в России единицы, — язвлю в ответ.

Газета с громким шлепком приземляется на столик, а мама начинает метаться по комнате с такой скоростью, что длинные жемчужные бусы раскачиваются из стороны в сторону.

— Какая разница? — она мельтешит перед глазами, то розы в вазе поправляя, то хватаясь за спинку кресла. — Решение связать себя узами брака с конкретным человеком определяет очень многое. После заключения союза вся дальнейшая жизнь подстраивается не под одного человека, а под пару. А развод означает пустить все это коту под хвост… Я уже не говорю о том, какая Вера замечательная женщина!

— Мам, я знаю, какая Вера чудесная, но мы перестали относиться друг к другу уважительно, поэтому лучше оборвать отношения сейчас и не тратить остаток жизни на попытки склеить разрушенное.

— Мы с ней много об этом разговаривали, — говорит мама, решительно рассекая воздух ладонью. — Ты поступил с Верой некрасиво, но я понимаю, что тебе было непросто. После больших потрясений люди часто действуют… не так, как обычно. И вы долго не жили вместе, отвыкли друг от друга. Вера не глупая, она тоже все понимала…

— Но не я, — огрызаюсь.

— Прости, я, наверное, ослышалась. — Она встряхивает головой, улыбаясь так, будто действительно подозревает себя в наличии слуховых галлюцинаций.

— Мама, я перестал понимать Веру. Я, моя жизнь, случившаяся трагедия — ее не интересовало ничто из этого. Она так отдалилась, что перестала меня воспринимать, — сообщаю предельно спокойно.

— Что ты такое говоришь? — изумляется мама, прижимая к груди сложенные ладони. Иногда она ужасно напоминает мне героинь русских классиков. Эти ахи и охи, глаза, полные искреннего недоумения… — Она ведь не сделала тебе ничего плохого.

— Точно. Она вообще ничего не сделала. Я оказался прикован к постели, а вы кормили ее байками о каком-то глупом турне. Как позже выяснилось, она полагала, что таким образом вы с отцом покрываете мою интрижку, но даже при этом Вера не сделала ничего! Не настаивала на честности, не приехала, чтобы поймать меня с поличным. Она ничего не сделала, потому что ей давно на меня наплевать! — чеканю каждое слово.

— Но Кира, ты именно это и сделал, стоило ей уехать после твоей реабилитации… Ее подозрения…

— Подтвердились постфактум, когда ничего уже нельзя было исправить, а отношения оказались окончательно разрушены! Так что не надо вмешивать в это мою «интрижку».

— Интересно, ты врешь и себе — или только нам? — спрашивает отец, прежде молчавший. На протяжении всего спора он сидел в кресле как изваяние, разве что пальцами по подлокотнику постукивая. — Твоя новая избранница — красивая молодая женщина с добрыми, загадочными глазами и мягкими манерами. Умная и сострадательная. От таких качеств не существует прививки. Ты не порывался уйти от Веры до того, как познакомился с Евгенией Елисеевой. — Они с матерью оба знают о Жен (не знаю откуда, точно не от меня), однако только отец не стесняется называть ее по имени. — И не порывался уйти, пока не съездил вместе с ней в командировку. Твоя, с позволения сказать, интрижка, имеет к разводу самое прямое отношение, сын.