Катрин Панколь - Черепаший вальс
Он вновь вытер глаза, сложил платок, положил его в карман, собрал крошки печенья на столе рукавом свитера.
— Он уехал за три минуты. А до того провел со мной шесть лет. Он орал, когда она его увозила, кусался и царапался, бил ее ногами. Она бросила его в машину и закрыла на ключ. Он орал: «Дедуля! Дедуля!» Он так меня называл. Я не был тогда стариком, но он меня так называл… Я думал, что я умру. И поседел за одну ночь.
Он провел рукой по волосам, по бровям.
— Я не знаю, что с ним там делали, но он сбегал отовсюду, куда бы они ни пытались его запихнуть. И возвращался ко мне. В ту пору детей никто не слушал, особенно брошенных детей, так что у них не было права выбора. Я научил его кое-чему, сказал: учись хорошо в школе, и тогда ты выберешься из этого кошмара. Он послушался меня. Он всегда был первым в классе… Однажды, сбежав в очередной раз, он явился ко мне без черепахи. В семье, куда его поместили, отец был совершеннейший безумец. Явный параноик: устроил дома жуткий террор, требовал исполнения каких-то абсурдных правил: ставить мебель по линейке, мыть туалет зубной щеткой, «да, начальник, нет, начальник, есть, начальник!». При малейшей оплошности он бил детей. У Тома на теле были следы ожогов. А жена ничего не могла сделать. Когда он плакал, она говорила: «Делай так, как сказал хозяин! Он всегда прав. Нужно научиться трудиться и страдать!» Они взяли несколько приемных детей, чтобы у них была бесплатная рабочая сила. Она ими никогда не занималась. Она целиком была зациклена на своем муже. Она должна была приготовиться к его приходу с работы. Надевала чулки с поясом, откровенное белье. Вышагивала перед детьми в бюстгальтере и маленьких трусиках. Он приходил с работы и ласкал ее на глазах у детей, заставлял их смотреть, чтобы «научить жизни»! Том рассказывал, что малышей иногда тошнило, так им было противно, и он говорил: «Меня — так нет. Я нарочно смотрел, пусть он знает, что меня ничего не может испортить!» Этот человек приказал Тому учиться лучше всех, не то он его накажет. Однажды Том получил плохую оценку. Сумасшедший взял Софи и разбил ее о кухонный стол. Молотком. А потом сделал вовсе ужасную вещь, он заставил Тома выбросить останки Софи в помойку. Ему было тогда лет тринадцать. Он бросился на этого человека, попытался ударить его, но тот легко справился с мальчиком, и он пришел ко мне весь в крови… Ну ладно, а знаете, что было дальше?
Кровь бросилась ему в лицо, он стукнул кулаком по столу.
— Эта женщина из опеки приехала сюда за ним! Со своим портфельчиком, шиньончиком и узкой юбочкой! И увезла его! Как же он ненавидел эту женщину! Каждый раз, когда он убегал, она приезжала ко мне, и забирала его, и находила ему очередную семью чокнутых, которые брали его, чтобы пилить деревья, колоть дрова, работать в поле, убираться в доме, стричь газон, красить стены, чистить выгребную яму. Его плохо кормили, били — а она говорила, что нужно его укротить. Садистка, одно слово. Я заболел от всего этого. Мне больше ничего не хотелось. Я забросил работу в типографии… В семьдесят четвертом году Жискар д’Эстен снизил возраст совершеннолетия до восемнадцати лет. Двумя годами позже Том получил аттестат с общим баллом «отлично». Ему было шестнадцать. Я даже не знаю, как ему это удалось! Он занимался как сумасшедший. Почти не приезжал ко мне. Последний раз приехал поздно ночью, с приятелем. Оба были навеселе, они говорили, что спустили шкуру с мерзкой суки. Он даже сказал: «Я отомстил за себя, теперь все можно начать по новой». Я ему сказал, что месть — не способ начать по новой. Его друг захохотал: «А это что за мудак? Ничего не понимает». Я занервничал. Том попросил его извиниться — я по-прежнему звал его Томом. Дружок его заметил это и сказал мне: «Он не Том, он Эрве. Почему ты зовешь его Том? Ты что, что-то имеешь против имени Эрве?» Я сказал: «Нет, ничего я не имею против имени Эрве, просто зову его Том, и все». И он сказал: «Ладно, это даже кстати, потому что меня тоже зовут Эрве, и я тоже мальчик из приюта, и мне тоже сука Эвелина обосрала всю жизнь…»
— А у этого Эрве как была фамилия? — спросила Жозефина.
— Не помню. Странная такая. Бельгийская… Ван что-то там такое… Я записал ее в блокнот, я вообще все записал, когда они ушли. Столько в этой сцене было жестокости, невысказанного насилия, что я все записал. Иногда слишком жестокие сцены стираются из памяти, не хочется их больше вспоминать. Я могу поискать, если хотите.
— Это очень важно, мсье Графен, — сказала Жозефина.
— Вас действительно интересует эта история? Я сейчас найду. Блокнот лежит в коробке… Коробке с воспоминаниями… Там столько забавных вещей, вы не представляете!
Он достал блокнот, осторожно открыл, перелистал, взметнув облачко пыли. Чихнул, вновь достал платок. Протер глаза, еще полистал. Нашел нужную дату: 2 августа 1983 года.
— Ван ден Брок. Вот как его звали: Ван ден Брок. Он взял фамилию приемной семьи. Но два года прожил в приюте, пока его не усыновили. Там они и познакомились, два Эрве. И потом старались не теряться. В тот день, когда приехали, они праздновали окончание учебы. Им было где-то по двадцать три — двадцать четыре. Тот, второй, долговязый и хамоватый, стал врачом, а Том закончил Политехнический и еще какие-то высшие школы, я даже не смог запомнить названия! Они пили всю ночь, и в какой-то момент я спросил его: а зачем ты приехал ко мне? Он ответил… погодите, я зачитаю его ответ: «Я хотел завершить круг, круг несчастий. Ты единственный добрый человек, которого я встречал в жизни…» Тот, второй, заснул прямо на скамейке, и мы остались вдвоем. Он рассказал мне все свои злоключения во всех семьях, вот ему везло на шизиков, целая коллекция! Уехали они рано утром. Поехали в Париж. Больше от него не было никаких известий. Однажды в местной газете я прочитал, что Том женился на дочери банкира, Манжен-Дюпюи. У этой семьи неподалеку отсюда фамильный замок. Он ходил туда в парк собирать грибы, когда был маленький, вечно боялся, что его разорвут собаки из дворца, и мы потом делали роскошные омлеты с этими грибами. Я подумал: какой прекрасный реванш.
Он бледно улыбнулся и отряхнул крошки с передника.
— Не знаю, хорошо ли они его приняли. Он носил фамилию по названию деревни… Он был из другого мира… Но он был великолепен. По крайней мере так написали в газете. Речь шла еще об американском университете, о важных постах, которые ему там предлагали, ну вот они и решили, что можно отдать за него свою дочь. Меня не пригласили на свадьбу. Некоторое время спустя я узнал от людей, работавших в замке, про смерть их первого ребенка. Ужас! Его раздавили на автостоянке. Как черепаху Софи. Я сказал тогда, что жизнь все-таки жестоко шутит над нами! Заставить его пережить такое! Его! После этого я издали наблюдал за ним… Люди, которые работали в замке, видели его с женой и детьми. Шептались, что он странный, талантливый, блестящий, но странный. Что может вспылить из-за любой ерунды, что у него навязчивые идеи. Должно быть, он несчастен. Не знаю, как можно пережить подобное детство. Бедный малыш Том! Он был такой милый, он так чудесно танцевал со своей Софи здесь, в мастерской. Очень медленный вальс, чтобы у Софи не закружилась голова. Он прятал ее под рубашку, она высовывала голову, и он разговаривал с ней. Видите, я так и не женился, у меня никогда не было детей, но по крайней мере я не произвел на свет несчастных.
